В верхнем правом ящике кроме канцелярской дребедени и блистеров с таблетками от поноса обнаружился кожаный очечник. Ведомый любопытством, я открыл его и увидел очки со шнурком. В толстой оправе, с хитро изогнутой дужкой. Те самые, что и на по-смертном портрете Возницкого. Я покрутил их в руках и улыбнулся. Меня вдруг осенило.
Нет, ребята, не зря я залез в этот кабинет.
Ночной дежурный, некрупный мужичонка лет шестидесяти, подтянув ноги к груди, сладко спал на оттоманке. На мятом бэйдже значилось: Кириенко Пётр Кириллович. Я по-тряс его за плечо и хрипло сказал:
— Просыпайся, Кирилыч. Разговор есть.
Он открыл глаза. Увидев меня, молниеносно вскочил на ноги, прерывисто вздохнул и рухнул задницей обратно на лежанку. Морщинистое лицо затряслось, точно к нему под-вели переменный ток. И было от чего! Перед Петром Кирилловичем стоял абсолютно голый, густо залитый кровью Новицкий. На шее призрака висели очки в толстой оправе. Это был мой маленький шедевр — даже стекло выглядело как настоящее! После двойной транспозиции через фанерную дверь ко мне наконец-то вернулась способность к перевоплощению. На стороже Кириенко я решил обкатать действенность нового обличья.
Приятно сознавать, что работало оно на твёрдую пятёрку.
— Не пугайся, Кирилыч, — прохрипел я. — Не за тобой пришёл. Спросить хочу. Кто меня убил и за что, знаешь?
— Да это… Откуу… откуда мне? Дежурил-то не я…
— Может, слухи какие? Сплетни?
— Нее… нету слухов. Оперативники из убойного отдела говорят, баа… башку сломали. Ведь никто кроме ваа… вас сюда не заходил. Ночью-то. И с вечера никто не остаа… оставался. А сами-то нее… не помните разве?
— Не помню. Сзади набросились. Сразу мешок на голову накинули. Душили. Резали и душили… Мне и сейчас душно, Кирилыч! Душно мне! Душно! Открой окно, задыхаюсь я!!!
Кириенко, спотыкаясь, побежал к окнам.
— Стой! — закричал я. — Не то! Вон то, открой, в сквер. Там воздуха больше!
Сторож начал судорожно ковырять закрашенные многими слоями эмали шпингалеты, помогая себе ключами из большой связки. В конце концов, окно было распахнуто. Громогласно стеная, я вскарабкался на подоконник, со стоном втянул в себя воздух. Повернулся к Кириенко.
— Пойду я к героям, Кирилыч. Они хоть и памятники, но лучше живых. Затвори за мной окно. Да помни, если виновен, под землёй тебя найду! Прощай, Кирилыч!
Широко раскинув руки, я выпрыгнул в ночную темень.
Следующий визит «призрак Новицкого» нанёс директору ГЛОКа. Увы, но там у меня случилась осечка. Рядом с супружеской кроватью, где почивал руководитель лаборатории опытных конструкций, его молодая жена и пушистый абрикосовый перс, стояла колыбелька. В ней мирно посапывал хорошенький младенчик. Устраивать представление, способное напугать ребёнка и женщину, мне не позволила совесть.
Кот при моём появлении проснулся и напряжённо следил за странным гостем. Я по-казал ему «окровавленный» средний палец, после чего погрузился обратно в стену.
Зато с Витей Найтом не церемонился. Содрал с него одеяло и растопыренной пятернёй хлёстко врезал по голой спине. Он дёрнулся и завозился на постели, всматриваясь в бледного посетителя. Я сделал шаг назад и включил ночник. Витя — бородатый и не очень-то молодой субъект с рыхлым брюхом, изумленно разинул пасть.
— Что, Витенька, не ждал?
— Новусик, так ты живой? — слабым голосом спросил Витя. — А ко мне прокурорские приходили. Сказали, что убит.
— Прокурорские не соврали. — Я напрягся, и из глаз «Новицкого» потекли кровавые слёзы, а на теле проступили страшные резаные раны. — Говори, стервец, кому меня продал?
— Ты что! Разве я мог, — залепетал Найт, пряча бегающие глазки. — Ты же знаешь, как я тебя люблю… любил…
— Ну, раз не хочешь признаваться по-хорошему… — Я взял со стола ножницы и рас-крыл лезвия. — …Придётся поступить с тобой так, как поступили со мной.
— Пощади, Новусик! — модный сценарист захлебнулся рыданиями. — Я не виноват! Он меня заставил! Заставил позвонить тебе. Он прижал мне палец дверью! Вот, смотри! — Витя Найт выставил мизинец с почерневшим ногтем. — Пообещал, что прижмёт ещё кое-что, если не вызову тебя в архив!
— Кто он?
— Мент! Мент это был. Высокий, широкоплечий. Уши оттопыренные. Я его вообще впервые видел. Поймал меня возле квартиры. Я с презентации возвращался. Подшофе, но дури с собой не было. Так что послал его сразу на три направления. А он мне в живот ку-лаком — раз! В квартиру втолкнул и давай палец дверью прижимать. Если, говорит, Новусику не позвонишь, ещё и член прижму. Всё равно, говорит, он тебе не нужен! Куда мне было деваться, а? Я и позвонил. И сказал, что этот садист велел.
— Повтори-ка.
— Зачем? — насторожился Витя. — А сам разве…
Вместо ответа я жутко захрипел и, вцепившись пальцами в края самой глубокой раны, начал её раздирать. С допросом следовало торопиться. Пластичность моего организма понемногу снижалась. Ещё пять-семь минут — и Витя Найт узрит волшебное превращение Новусикова призрака в живого и здоровенького Павла Дезире.
— Вот что я помню! Вот! — рычал я. — Помню, как бритвой меня резали. Как струной душили, помню! Говори, подонок, как ты меня на смертные пытки выманил!
— Прекрати! — взвыл Витя, заламывая руки. — Хватит!
— Тогда рассказывай.
— Сейчас, сейчас… — Найт высморкался в простыню, утёр слёзы. — Короче, мент велел тебе передать, будто на презентации ко мне подошёл чурка один. Бородатый, вроде моджахеда, но одет хорошо, по-европейски. И будто он сообщил мне, что документы из какой-то лаборатории пришлось изъять. Дескать, форс-мажор. И чтобы ты эти документы немедленно забрал у босса этой лаборатории. И срочно-пресрочно вернул в архив. Да! — и чтоб флэшку с файлами тоже забрал, но пока никому не отдавал. Что сам этот моджахед с тобой связаться не сумел, потому что тебя дома не было. А теперь он должен куда-то уехать. Тоже срочно-пресрочно. Вот всю эту чушь я тебе сказал, ты выругался и бросил трубку. Мент меня похвалил, велел держать язык за зубами. Если не хочу, чтобы и он угодил между дверьми. То есть язык, ты понимаешь! А потом ушёл. Новусик, клянусь, я хо-тел тебе ещё раз перезвонить и сказать, что всё это подстава! Но струсил. Мне жить хочется, Новусик!
— Ладно. Живи и мучься, Иуда, — сказал я и шагнул в стену.
Когда, измотанный до предела, я вернулся домой, поставил скутер в прихожую и за-глянул в спальню, Лада и Жерар крепко спали. В обнимку. На моей кровати. Картина была необычайно умилительной — хоть сейчас помещай на рождественскую открытку. Я по-любовался на них и побрёл в гостиную. Укладываться на кресло.
Хорошо, что оно у меня раздвижное.
Глава 8
Марк
Мисс Голдэнтач, и в обычных-то условиях больше напоминающая Снежную Королеву, чем Белоснежку, после вчерашнего держалась с Марком подчёркнуто неприязненно. А ему было всё равно. Похмелье получилось настолько качественным, что поглощённый собственными мучениями Марк, наверное, не обратил бы внимания даже на гнев Дядюшки Джи. Что уж говорить о Сильвии? На которой, между прочим, лежала значительная часть вины за вчерашний распад их группы.
