– Где Маруха и Беатрис? – спросила она.
– Хорошие новости. Их отпустили. – Доктор произнес это так, словно все время хлопотал за своих пленниц.
– Ах вот как! Замечательно! – воскликнула Джоанна.
– Да. Теперь очередь за вами. – Улыбка доктора стала еще ослепительнее.
Джоанна заставила себя поверить его словам.
– А ребенок?
– Разумеется. Дети принадлежат своим матерям.
– А как насчет Роландо?
Доктор сделал вид, что не слышал ее вопроса. И обвел взглядом убогую обстановку.
– Вам стало просторнее?
Джоанна кивнула.
– Вот и хорошо.
В первую ночь своей новой эры – без подруг – Джоанне никак не удавалось уснуть. Матрац, который раньше был тесным и успокаивающе теплым, теперь казался неуютно пустым и ледяным. В воздухе витал непонятный тошнотворный запах. Джоанна чувствовала жажду общения, которая вскоре обернулась самой обычной жаждой.
Она постучала в дверь и попросила воды.
Ей открыла охранница с длинными темными волосами. Она смотрела телевизор – передавали последние известия: смуглая ведущая зачитывала новости по бумажке.
Отлучившись за водой, охранница не забыла выключить телевизор.
Теплая вода с кисловатым привкусом не принесла облегчения. Джоанна так и не сумела заснуть, лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Там, на штукатурке, Беатрис нарисовала фломастером множество звезд. Таким образом она хотела раздвинуть стены тюрьмы и создать трогательную иллюзию свободы.
Джоанна зарылась головой в матрац, эгоистично желая, чтобы ее бывшая сокамерница снова оказалась рядом.
Этот запах… Что же это такое?
Теперь он показался сильнее. Джоанна решила, что запах исходил от матраца, на котором она спала или, вернее, пыталась уснуть. В своей неуклюжей попытке навести чистоту ее тюремщики перевернули матрац, и теперь она лежала на той стороне, которая все время находилась на грязном полу. И еще ощущалось
Джоанна встала и перевернула матрац на прежнюю сторону.
Сначала она ничего не заметила.
В комнате было слишком темно. Надо было, чтобы глаза привыкли к черноте. И еще сообразить, что запах не пропал, а многократно усилился.
Она повернулась на левый бок, на правый. Перевернулась. Уткнулась лицом в скользкую пену, и ее чуть не стошнило.
Джоанна резко села и посмотрела на матрац. То, что она увидела, напоминало цветной тест Роршака:[47] из света и тени проступал пугающий образ.
Кровь. Большое, расплывшееся пятно.
Совсем не такое, какое остается, когда немного порежешься или разобьешь нос. Отнюдь. Это пятно было размером чуть ли не с голову.
Джоанна закрыла глаза и дотронулась пальцем до середины ржавого, бурого пятна. Оно оказалось влажным на ощупь, как земля в погребе. Джоанна посмотрела на кончик пальца – он побурел.
Она с трудом встала и, обуреваемая растущей паникой, поплелась по комнате.
Яростно постучала в дверь.
Открыл снова Томас. Джоанна хотела назвать их по именам, бросить обвинение в лицо тюремщику.
И вдруг заметила предмет, который свешивался у него из кармана.
Это были четки – те самые, пробковые, подаренные Марухе. Она поклялась хранить их вечно, как символ веры, надежды и жизни взаперти.
Джоанна дождалась, пока он захлопнет дверь, а затем рухнула на пол, закрыла лицо ладонями и горько разрыдалась.
Они поняли, что она все знает.
О Марухе и Беатрис.
Наверное, догадались по тому, как она вскакивала, когда они отпирали дверь, или отпрыгивала, если приближались хоть на фут. А Джоанна невольно гадала, кто из них спустил курок или всадил нож. Томас, который в эти дни хандрил сильнее обычного? Или Пуэнто, наставивший автомат на Джоэль, когда девочка болела воспалением легких и плакала? Или оба?
Джоанна окончательно убедилась, что ее тюремщики догадались, когда к ней пришел доктор и извинился за то, что ее придется приковать к стене.
