ссал не меньше часа. Потом поток начал ослабевать, Ваня, цепляясь за забор, поднялся на ноги и побежал к воротам. Никто за ним не погнался.
Прячась в тени у забора, он добежал до дома. Сел на детской площадке за горкой-слоником, отдышался, поплакал с полчаса и попытался умыться снегом. Аевая рука набухала с каждой минутой, Ваня понял, что она сломана и пошёл домой.
Мама кричала так, что, казалось, во всём микрорайоне закачались праздничные ёлки с гирляндами и разноцветными шарами. Умка сначала лаяла, а потом спряталась на кухне под столом.
Мама одновременно звонила в скорую, милицию и Вере, а Ваня решил придерживаться такой версии: поругался на дискотеке + пошёл домой + напали взрослые незнакомые хулиганы.
Приехала скорая, пришёл участковый. Он не записал никаких показаний, а, устало выдохнув, пошёл на улицу искать нападавших. Скорая отвезла Ваню и маму в травмопункт, где руку вправили и забетонировали в гипс. Доктор сказал, что Ваня храбрый мальчик, даже не пикнул, когда кость ставили на место. Но Крузенштерн подумал о том, что лучше бы ему тысячу раз вправили руку при условии, что сегодняшний вечер был бы стёрт резинкой и забыт.
В незнакомыххулиганов мама не поверила, Ваня регулярно возвращался из школы побитым, но на то он и мальчик, говорила в телефоне Вера, они дерутся по дороге в мужчины, так было и так будет. Но одно дело царапины и синяки, а сломанная рука и множественные ушибы по всему телу — совсем другое.
После каникул она пошла в школу, где Жаба стояла на своём — был небольшой конфликт в актовом зале, вовремя пресечённый преподавательским составом. В школе после этого Ваня так и не появился. Вообще. Ни разу.
Через неделю при помощи маминого начальника по институту, Глеба Сергеевича, удалось перевестись в центр, в математический лицей. Дорога туда занимала 50 минут в один конец, но там таких, как Ваня, было большинство. Его снова прозвали Ковалем, а в конце третьей четверти он даже выиграл городскую олимпиаду по алгебре, на которой университетские преподаватели заговорили о его поступлении, как о свершившемся факте.
На Южный вокзал Иван Фёдорович на всякий случай решил не соваться, сошел из электрички на подъезде к городу и поймал частника на копейке. Помнится, в детстве их называли грачами или иванами, но Ковалю по понятным причинам такая классификация не нравилась. Водила по дороге привычно жаловался на отсутствие дорог и цены на бензин — хоть что-то оставалось неизменным. Привычно пропуская водительское нытьё, гендиректор с новой приставкой «экс» смотрел в окно и вызывал из памяти образ своих врагов...
У Чалого были светлые, почти белые глаза, оказывавшие гипнотическое воздействие на большинство представителей обоих полов, исключая бабушек и боксеров с борцами весом выше среднего. Его дважды принимали за кражи со взломом ликёроводочного на базачике у метро, ещё говорили, что, забеременев от него, одна девочка из соседней школы удавилась.
Проведя небольшое погружение в глубине себя, Иван Фёдорович неожиданно выяснил, что, наверное, с тех времён панически боится людей со светлыми глазами. А вот бородатые всегда внушали ему безграничное доверие, тут уж спасибо Михаилу Робертовичу Вербицкому.
Цвет глаз Шила не припоминался, да и вряд ли кто-нибудь пытался их рассмотреть внутри жирных щелей, сквозь которые Шиляев-старший презрительно обозревал район. Он уже в восьмом классе весил больше ста килограммов, единственным его конкурентом в этой номинации был известный жирдяй Бяша, которого мучили за безобидный нрав ничуть не меньше Пипетки.
Водила нагло припарковался на пешеходном переходе и начал старательно изображать уставшего обманутого жизнью человека, у которого нет сдачи с двадцати долларов. На полустанке поменять деньги было негде, но вечнозелёные портреты мёртвых президентов США спасли и здесь. Иван Фёдорович с лёгким сердцем отдал двадцатку и лишний раз порадовался своей безалаберности — все сотрудники пользовались пластиковыми карточками, а он по старинке отдавал приоритет наличке. По карточке проследить было бы намного легче, чем по приметам: худой шатен 30-35 лет, среднего роста, с залысинами, в очках.
Без мобильного телефона узнать реальный курс доллара к гривне было трудно, и ещё неизвестно, работает ли здесь GPRS. Вспомнив, что никто из разумных гражданских лиц на родине прилюдно деньги не пересчитывает, Иван Фёдорович на ощупь, в кармане, отделил сверху пачки три сотенных бумажки и отправился к обменному киоску, который теперь располагался на месте старинной «Союзпечати», в которой Пипетка регулярно приобретал еженедельник «Футбол-Хоккей».
В этой жизни мясо в жаркое кладут сверху, человек регулярно притягивает к себе все свои негоразды и, не начав даже обдумывать пути убийства хотя бы первого из своих недругов, Иван Федорович столкнулся лицом к лицу с Чалым. Он практически не изменился, такой же худой ковбой с пронзительными глазищами и едва заметными оспинами на лице. Чалый стоял в нескольких метрах от киоска в чёрной кожаной куртке, синих брюках со стрелочками от классического спортивного костюма «Адидас» и белых кроссовках того же братца Дасслера.
Иван Федорович был о себе лучшего мнения — участие в миллиардных сделках и множестве бизнес- конфликтов должно было закалить гендира. Но нет, он встал, как столб и вылупился на человека, к которому по всем канонам должен был подойти в темноте и со спины. Чалый не мог не обратить внимание на странного мужика, застывшего на подходе к «обменке», он зримо насторожился, пробыл в этом состоянии секунд пять, после чего одновременно начал улыбаться и шагнул навстречу.
«Коваль, ё-моё, какие люди без охраны!» — закричал он, не стесняясь базарной толпы и через мгновение обнимал человека, в котором как-то под Новый год любовь к людям была убита прямой наводкой из мочеиспускательного канала. Пипетка молчал, а Чалый дальше тараторил: «Коваль, пиздец-блядь, я смотрю, ты — не ты, красавчик вообще, приехал на район». И так далее.
Иван Фёдорович не вымолвил ни слова, а Чалый уже потянул его в сторону близлежащего кафе с крошечной витриной, на которой было написано «Ромашка». Чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений по поводу значения этого слова, справа от вывески, под грязным стеклом был нарисован большой одноимённый цветок, в сфере которого не хватало одного лепестка. Наверное, это должно было означать начало гадания о любви.
Кафе оказалось наливайкой, всего два крошечных столика слева и длинная очередь из типичных доходяг и работяг справа. Чалый с ходу растолкал собрание и буквально вытолкнул героя дня к прилавку, за которым опухшая мадам с вызывающим макияжем двигала пластиковыми стаканчиками, как напёрстками в известной игре.
«Лора, дыбани, кого привёл!» — перешёл на тон вверх Чалый и театрально распростёр руки в направлении Ивана Фёдоровича. «Бывают в жизни злые шутки, сказал петух, слезая с утки», — ответила женщина, которая никак не могла быть Быковской, и в припадке радости разомкнула алое пятно, призванное подчеркнуть края рта, засветив при этом два-три зуба из жёлтого металла.
Ступор нарушился, и Ваня сам собой произнёс — «Привет, Лера». Чалый тем временем повернулся к очереди, которая начинала формировать в своём эпицентре недовольство происходящим. «Так, тер пилы, отканываем по-тихо му, у нас тут встреча одноклассников» (примечание переводчика: слово «встреча» тут следует произносить как в оригинале, т. е. «встрэча»).
Лера, по-прежнему улыбаясь дорогими резцами, откинула крышку стойки и освободила проход. Чалый с ходу цепанул со стеллажа бутылку коньяка, которая, судя по виду, содержала в себе пищевой спирт второй категории и изрядную порцию красителя. Лера пропустила их вглубь узкой кулисы, а сама вышла выгонять клиентов. Один высокий хмурый мужик начал гневную речь, налегая на причастия «хуйня» и «херня», но был прерван на полуслове — Чалый рванулся к стойке, моментально перегнулся через неё и метко залепил харчок прямо в лицо революционеру. На обратном движении он отклонился вниз и подхватил в косой витрине тарелку с котлетами, присыпанными вялой петрушкой.
Он закончил этот потрясающий пластический этюд, от которого прослезился бы сам Марсель Марсо, разворотом к ошарашенному Ковалю, обняв его рукой, в которой был коньяк, и потянул к приоткрытой задней двери.
Чалый подвинул ногой стул, поставил на него блюдо с котлетами, одним движением сорвал крышку с коньяка (судя по бутылке и этикетке, она вряд ли скручивалась, только срывалась), хлебнул из горла и неожиданно поцеловал одного из лучших топ-менеджеров Москва-Сити в губы. «Коваль, пиздец, я так рад,
