отвечаю!» Со словом «пиздец» Иван Фёдорович был, в принципе, согласен. Иначе происходящее не назовёшь.
В проходе нарисовалась по-прежнему улыбающаяся Лера, и тут Ваня наконец-то узнал имя Чалого: «Серёня, не заёбывай гостя», — сказала она и начала разбирать пирамидку прозрачных пластиковых стаканов. Иван Фёдорович лихорадочно пытался придумать, что делать дальше, и в паузе выпил. Пойло было резким и тошнотворным, но Лера поднесла пухлой рукой ломоть лимона, он зажевал его и стало проще...
Чалый, в отличие от своего гостя, имя «друга» знали пронёс через годы — «Ваня, как хорошо, что ты приехал!» Выпили по-второй, теперь уже с Лерой и тостом — «За встречу». Потом Чалый сделал серьёзное лицо, налил по третьей и сказал, что надо выпить за Шило, который не дожил до такой радостной встречи. Из комментариев Быковской Иван Фёдорович понял, что старший Шиляев умер из-за сердца три года назад. Задача сама собой упростилась ровно на пятьдесят процентов.
Известие о безвременной кончине Шила стало не единственным откровением. Как выяснилось, оба одноклассника были в курсе жизненных достижений Коваленко — Москва, бизнес, женитьба, дочь. Мир тесен, и мамина подружка Вера оказалась тёткой Чалого. Век живи, век удивляйся.
Выпили две бутылки, после чего отправились к кинотеатру «Жовтень», где в кафе встретились с Саней Васильченко и Севой Домановым, которые тоже учились в классе «А». Дальнейшее развитие событий спрессовалось, Иван Фёдорович начал говорить и поднимал тосты, Бычка опять плакала по Шилу и завучу Леониду Фёдоровичу, который умер на прошлые майские, подавившись куском шашлыка. К разговору присоединились ещё какие-то смутно знакомые личности, среди которых Коваль опознал только Чечендаева.
Потом кафе закрылось и пошли на школьный двор. Была глубокая ночь, и Чалому кто-то из окружающих вынес из дому гитару. Пели «Гоп-стоп» и «Марусю Климову», громко смеялись и снова пили, теперь уже водку. А потом Чалый отодвинул гитару, которая, дзвенькнув, упала на асфальт, и обнял Ивана Фёдоровича. «Ваня, на два слова», — сказал он. Отошли под турники.
— Я, блядь, вспомнил ту хуйню тогда.
Иван Фёдорович попытался держаться прямо и неумело сыграл этюд «непомнящего»:
— Ты про шо?
— Да когда отпиздили тебя под дискотекой. Я извиниться хочу за ту хуйню. Малые были, дурные. Не понимали, какой ты человек. Ты ж шо по физике, шо по химии лучший был. Как Ленин, блядь.
Темнота, дай ей бог здоровья, скрывала лицо потерпевшего, и, икнув, он сквозь сжавшееся горло сказал:
— Да забудь, Серёга, мало ли чего было.
— Ваня, Ваня, пиздец. Слушай, а чего я тебя по имени, как твоего пахана звали?
— Фёдор.
— Ваня, — начал Чалый и закачался ещё сильнее. — Я тебя так люблю, так люблю, Ваня, Иван ты Фёдорович, — потом закашлялся и добавил, — бля, как Крузенштерн в мультике прямо...
Чалый снова поцеловал его крепко, по-цыгански, в губы и потащил в круг. Опять пели старые песни, потом к школьному двору подъехала «десятка», из которой громко пел Юра Шатунов. Чистая метафизика, ничего нового.
Чечендаев и Чалый, шатаясь, отошли к машине и после краткого разговора, который Ваня не расслышал, потому что гитару подхватил Сева и запел «Таганку», фрайера по-быстрому рассосались между хрущёвок...
Иван Фёдорович стоял посреди перекрестка у базарчика. Его шатало из стороны в сторону, но внутри было светло и легко. Начинался новый день, в котором не было Пипетки, он умер сегодня ночью. Зато наконец-то родился Крузенштерн, человек и пароход. И целый мир плавно покачивался под палубой на своих спиралях и орбитах.
Толян
Говорят, что в городе Базеле, на швейцарской границе, считается мотовством, если человек не живет на проценты с процентов.
Толян гонял коляски в Борисполе. Обычно люди называли их багажными тележками, но сами пацаны проходили в аэропорту как колясочники и называли своё орудие труда колясками. Работёнка простая — собрать коляски, разбросанные по стоянкам, сделать паровозик и пригнать их на базу.
В принципе, это что-то типа грузчика в магазине, но только в очень блатном магазине. При совке были «Берёзки», так вот, если там были грузчики, они могли сравниться по престижу с колясочником в Борисполе. А товаровед из «Берёзки», наверное, мог сравниться с грузчиком из Борисполя. Всё наоборот, короче — те, кто грузил багаж, в этом мире ездили на собственных машинах и курили импортные сигареты с фильтром. Причем не просто импортные, а импортные-импортные, без пагубного участия родной табачки, которая могла под конец квартала испортить всё, как это не назови, хоть «космосом», хоть «мальбором».
Кроить буржуйские чемоданы — на такую работу просто так хрен устроишься... Толяну, чтобы встромиться хотя бы в колясочники, пришлось действовать через четыре головы. Дядя Витя, который на самом деле был двоюродным дядькой, но за неимением одноюродных был просто дядей, работал гаишником. Он попросил своего сотрудника, тот попросил старшего по району, тот нагрузил мусоров из Борисполя, а те были в хороших с Шиляевым, главным среди колясочников. Такая вот длинная арифметика привела Толяна на неплохую работку.
Тем не менее, задерживаться тут Толян не собирался, Бори-споль был одним из пунктов задуманной программы — собрать штуку денег (примечание переводчика: тысячу долларов США) и через дядю Витю самому стать гаишником. Можнс было пойти в менты после армии, так можно было пройти бе: капусты, но, во-первых, в таком случае на нормальное местс не поставят и будешь гужеваться лет пять, пока не поднимешься а, во-вторых, Толян в армии не служил.
Самое интересное, что закосить удалось вообще без денег по уму. Не то чтобы денег было жалко на вопрос, просто
Когда впереди замаячило восемнадцать лет, главврач больнички старый Роман Меерович Кацман, предложил косить на энурез Все вокруг тогда носились с модной статьёй 7-6, но Кацмаг сказал, что спрос рождает предложение и психиатры тепері берут дорого, а энурез — он и в Богодухове энурез.
Толян залёг в местный госпиталь, Роман Меерович обещав позвонить кому надо, но сделал ли он это или нет, осталось неизвестным — старый жид в пиковых вопросах только усме хался жёлтыми зубами и никогда не говорил ни да, ни нет Тут, возможно, сказывалось прошлое — как говорила мать Кацман по молодости отмотал пятнашку за политику, по том был реабилитирован, но интерес к любым острым углаїу утратил наглухо.
Строго придерживаясь инструкций, Толян добросовестн ссался в койку, а когда армейские лепилы кололи усыпительное - клал в рот спичечный коробок и несколько часов изображал спящего (примечание переводчика: с коробком во рту заснуть трудно), а потом тихонько ссал в постельку и тогда уже радостно отрубался. По мурыжили его пару недель и отпустили навсегда.
Если кто спрашивал, на что Толян закосил, он обычно говорил, что на сердце — уж больно стыдной и
