Записки на кардиограммах

Часто, посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»

Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть как Высоцкий Садальского.

Любимая фраза высшего руководства: на ваше место — в шляпах!

Одного как-то поправили: на ваше!

Что было…

Многие, в натуре, не знают:

— названий своих лекарств

— собственного диагноза

— профиля отделения, на котором лежали

— номера больницы

При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».

Полковники невыносимы.

Снисходительное «ты» свысока.

Даже если одёргивать.

Даже когда чехлятся[1].

Холуи трёхзвёздочные.

Пришедший к доктору робок и подобострастен.

Вызвавший — развязен и хамоват.

Это в крови.

Поэтому, лучше сразу, с порога, на них наорать.

Во избежание.

Старательнее всех болеют цыгане. Самозабвенно и артистически.

Разогнали студентов — статистику, стервецы, портят.

Сертификатов-то нет, откуда?

Студенты выходили с семнадцати до восьми.

Воздушного моста так не ждали, с Большой Земли.

В окружении.

Стало привычным:

Комната, пациент, юноша у компьютера.

«В контакте», обычно.

Внимает рассеянно, просьбы выполняет предварительно дочитав.

Увозим — спросит: «с тобой поехать?»

Понять можно.

Три сотни друзей.

Всем же написать надо.

Про болезнь близких.

У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Даёт отзвониться, даёт вернуться. Открыл дверь — даёт отмашку: звони!

Вызов.

Туда же, в соседний дом.

И умело так, гад, маскируется…

Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».

Норма десятилетий — бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.

Выход?

Изящный. Блистательный.

Одна на четырнадцать.

Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел — утром приехал.

А Райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.

А остальные три въ…бывали.

Не курить невозможно.

К нулю раскуриваются даже самые стойкие.

Потому что адреналин.

Нервы.

Оттого и язва у всех.

Голодные же всё время.

Коллега. Спокоен и флегматичен. Тридцать лет стажа, видел всё. Непрошибаем.

Ан нет!

Оскорбили на вызове. Ничего особенного — пьяные люмпены, всё как обычно… Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженного говна и запустил в форточку.

Потом всю ночь пил коньяк.

Один.

Весь пузырь выдул.

Кулибиных меньше, чем долбо…бов.

Последний шедевр — кардиограф. Отечественный.

Перед тем, как печатать, думает пол-минуты.

Вообразите:

Реанимация.

Цейтнот.

Ампулы россыпью.

Кардиограмма ежеминутно.

И всякий раз: «ПОДОЖДИТЕ 40 CЕКУНД».

О…уеть, …лядь!

Отослали обратно — ломается, сука, часто…

Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный — порожек. Поднимаешь передние колёса — ы-ы-ых! — коллега приподнимает задние — ту-дух, ту-дух! — закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкспертизы где, по большому счёту, глубоко по херу…

Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле…

Прервусь ненадолго, пока гневным пальцем в грудь не