Записки на кардиограммах

Диспетчера опытны.

— Нет такого дома по этой улице.

Взрыв.

— Да вы… Да я…

— Паспорт откройте.

Пауза.

— Ой, да…

Не часто, честно скажу. Но извиниться — ещё реже.

Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимаете? А в спину сказали:

— Чё …уйню спрашиваешь — лечи давай!

Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадёт.

Совсем плохо — переломил об колено.

Чуть-чуть — поскрёб ложечкой.

И в рот…

— Дорогая моя, вам же шестьдесят лет. Вы прожили такую долгую жизнь — неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?

Не-а. Не найти.

— Тупой какой-то… Ну, плохо — что непонятного?

Принадлежность к прокуратуре объявляют ещё в прихожей.

И недоумевают, не встретив подобострастия…

Что странно — многим сочувствуешь.

Против воли порой…

Многие негодуют — каллиграфий, похоже, ждали, на бумаге на ароматной. Иные пеняют на негатив. Толкуют «жесть!» и жаждут приколов — неистово, ненасытно. А по- мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются — кто во что…

Продолжение

«Яд каплет сквозь его кору…»

Наше всё

В кафе — только ночью. Днём куражаться: жрёте, мол, а там люди мрут! Или наоборот, уважухой задостают. Один вот, недавно, от полноты чувств, предложил шаверму за ним доесть…

Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:

— НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!

Фельдшер — девочка из училища, аж расплакалась с непривычки.

Храм. Пасха. Эпилептик. Судороги нон-стоп — глубокий статус. Кончилась служба, пошёл народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, всё подождать их просил, да помолиться во здравие.

Первая минута на скорой: ржут над коллегой — капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:

— И у тебя так будет. Лет через десять.

Хмыкнул гордо, а зря.

Как в воду глядели.

Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.

Грозила публичными казнями.

— Ух, ты! — Сказали все. — Круто! Ну-ну.

Очереди исчезли.

Дня на два.

… и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.

Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.

Как мимнимум.

Через полюса на собаках запрос везут.

А больницы теперь в честь христианских святых.

Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.

Имени Кальтенбруннера, например. И, скажем, Адольфа Эйхмана…

Варум нихт?

Впихнули в нагрудный карман полтинник. Как швейцару. С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!

А был с получки — достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!

Пришла жалоба: такой-разэтакий, и даже говном бросался…

Лишили премии на год.

Диспетчер говорит — донимал минут двадцать. Давление ему, суке полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе — хлебнёт, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з- з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з- з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зынннь…

И ни души на станции, как на грех.

А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром — инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.

Госнаркоконтроль бдит.

Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии скорой.

Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда…

Так и катаемся.

А обращаются к нам: ребята.

— Любезный!