снова появились вместе в отеле «Трансильвания». Игра шла вовсю, гостиные были битком набиты посетителями, золото рекой текло на зеленое сукно столов и напоминало древнюю золотоносную реку Пактол, вспыхивающую мириадами искр.
Не обращая внимания на окружающий шум и гомон, Д'Орильи коротко, с озабоченным видом спросил:
— Ничего нового?
— Ничего! — ответил Люрбек. — Один из моих знакомых, служащий в полицейской администрации, которого я очень осторожно расспрашивал, сообщил мне, что, в самом деле, вчера обыскивали дом Фаваров, но чиновники не нашли ничего подозрительного. Что ни говори, а эти женщины оказались хитрее, чем мы думали! Полагаю, что сейчас наша «птичка» должна прятаться где-нибудь вдалеке от Парижа.
— Только подумать, что этот тип был в двух шагах от меня и мне ничего не стоило проткнуть его шпагой! — в ярости воскликнул офицер.
— Успокойтесь, маркиз, — иронически посоветовал шпион. — Придет день, когда вы снова сможете удовлетворить ваше острое желание!
В этот момент в игорный зал вошел суетливый на вид человек, раздающий поклоны направо и налево. Это был мужчина лет сорока, явно невысокого положения, но богато одетый и заметно пользующийся уважением в мире жуиров, которые глядели на него с любопытством, но без всякого высокомерия. Он был газетчиком по профессии и весьма неглуп. Он знал все сплетни Парижа и щедро делился ими с завсегдатаями отеля «Трансильвания», которых забавляла эта живая газетная хроника. Его портил врожденный вывих бедренного сустава, заставлявший его немного прихрамывать. При недурной внешности, лукавом и живом взгляде и хорошей манере держаться, его можно было бы принять за человека дворянского происхождения. Он подошел к группе посетителей, к которой только что присоединились Люрбек и Д'Орильи, и почтительно поклонился тем, кого считал важными персонами. Д'Орильи грубовато спросил его:
— Ну, что, господин Блазен, какие новости?
— О, множество, монсеньер! Все сплетничают главным образом о таинственном покушении на маркизу де Помпадур, которая удалилась, как монашка в монастырь, в замок Шуази.
— Еще что? — бросил иронически Люрбек.
— Еще говорят, что госпожа Фавар неожиданно решила совершить со всей своей труппой турне по Франции.
Общий удивленный гул встретил это сенсационное сообщение. И в самом деле, это было очень странно: сезон в Париже был в разгаре, и всех поразило, что королева французской сцены, покинув свою избранную публику, вдруг отправляется за аплодисментами в провинцию.
— Вы знаете, куда она едет? — спросил Д'Орильи.
— Нет, — ответил хроникер, — но, если это вас интересует, я могу выяснить.
Д'Орильи хотел ответить, но его друг тихо потянул его за рукав, чтобы он замолчал, и прошептал:
— Я отгадал правильно. Думаю, что воскресение Фанфана играет не последнюю роль в ее решении. Нет сомнений, что обе актрисы хотят оказаться подальше от Парижа.
— Ну, так мы поедем за ними! — живо откликнулся Д'Орильи. — И сможем приобрести шанс и обнаружить этого типа и похитить обеих красоток!
— Увы! — ответил шевалье. — Я очень огорчен, но не могу ехать с вами. У меня нет возможности сейчас покинуть столицу.
— Даже чтобы броситься следом за обворожительной Фавар? — удивился офицер. — Нет, дорогой шевалье, довод неубедительный!
— Я повторяю, маркиз, это в самом деле невозможно! — серьезно ответил датчанин. — Меня удерживает в Париже важное, очень важное дело. И не настаивайте, пожалуйста, меня это только раздражает!
Лейтенант понял, что лучше согласиться. И только, не сумев скрыть досаду, сказал:
— Ну, что ж, поеду один. А сейчас, шевалье, позвольте мне, раз уж так, попросить у моего полковника официальный отпуск — с ним я смогу путешествовать на законном основании.
Молодые люди расстались. Люрбек, провожая со своей обычной иронической улыбкой компаньона, направлявшегося сквозь толпу к выходу, процедил сквозь зубы:
— До скорого свидания, милейший маркиз! И думаю, что оно произойдет очень скоро! — И затем добавил, причем его взгляд стал загадочным и колючим: — Но на этот раз для тебя речь пойдет не о том, чтобы шататься по увеселительным местам, а о том, чтобы платить долги!
В то время как Д'Орильи готовился к отправлению из Парижа, берлина госпожи Фавар, снабженная всем необходимым для длительного путешествия, уже стояла у ворот ее дома, ожидая отъезда. Шесть лошадей в роскошной сбруе и богато одетый кучер, который важно сидел на козлах, звонко хлопая бичом, уже собрали вокруг себя толпу любопытных; зеваки весело болтали, обсуждая и экипаж, и его пассажиров.
Кучер в ливрее королевского синего цвета с золотыми пуговицами и в алых панталонах, которые были заправлены в высокие сапоги, украшенные шпорами из красной меди, был великолепен и имел гордый вид. Пышный белый парик, опущенный на уши и заплетенный сзади в косу, перевязанную широкой черной лентой, почти закрывал ему лицо, как бы перегороженное поперек черными усами.
Вскоре путешественники вышли из дома. Госпожа Фавар надела восхитительное платье темно-серого цвета с фижмами; фиолетовая накидка была небрежно наброшена на плечи, маленькая дорожная шляпка- треуголка украшала напудренные волосы. Перетта была пленительно хороша в платье с цветочками и казакине из шелка «шанжан». На головку она водрузила плоскую шляпку, закинутую назад, на золотые косы, в стиле оперных пастушек. За ними следовал старый ветеран, неуклюжий в просторном старинном плаще с нашивками и несущий, понимая значительность своих обязанностей, два огромных чемодана.
Зеваки, стоящие вокруг кареты, увидев обеих актрис, блистающих грацией и красотой, восхищенно загалдели. Кучер с достоинством снял шляпу при их появлении, они ответили ему веселыми улыбками. Великолепный возница был не кто иной, как Фанфан-Тюльпан, напяливший пышную ливрею и настолько измененный и неузнаваемый, что даже его лучший друг или — что еще важнее — самые проницательные и опытные сыщики, брошенные на его поиски, не смогли бы его узнать.
Веселое щелканье бича, звон бубенчиков, стук сабо по мостовой, сноп искр из-под копыт — и вот карета тронулась. Кучер, стегни лошадей! В путь, на Турень! Карета проехала пригород Сент-Оноре, кишащий веселой толпой, но сразу же тяжелый фургон, груженный бочками, застряв в грязи, преградил ей дорогу. Извозчик, как ни стегал своих животных, не мог заставить их двинуться ни вперед, ни назад. Фанфан остановил свою упряжку. Двое прохожих толкали колеса телеги, стараясь вытащить их из глубокой колеи на дорогу, но неловкий возчик сначала бранился, а потом слез и под выкрики толпы стал пытаться сдвинуть фургон.
— Эх, ты, Жан-дурак, поучись-ка лучше править лошадьми!
— Маловато выпил, иди, допивай в корчму!
— Твои бочки слишком тяжелые, вылей из них то, что там есть! — кричали ему.
Возница бранился, оправдывался, как мог. Его кнут лупил по крупам бедных животных. Затор увеличивался. Еще одна повозка оказалась бок о бок рядом с берлиной: это было тяжелое сооружение мрачного вида, окна которого были закрыты толстыми темными решетками, а по обе стороны его конвоировали двое верховых жандармов. Внутри, взаперти, находились двое: стражник и его пленник. Заключенный выглянул в зарешеченное окно. В этот самый момент глаза госпожи Фавар, внимание которой привлекла эта тюремная повозка, встретились с глазами арестанта. Раздались два крика одновременно, перекрывшие шум толпы. Госпожа Фавар увидела своего мужа, которого по приказу маршала Саксонского перевозили из тюрьмы Фор ль'Эвек в Бастилию.
— Мой муж! Фавар! — закричала актриса. И она упала без сознания на руки Перетты.
— Жена! Дорогая! — кричал в ответ ей Фавар, пытаясь выйти из своей катящейся на колесах тюрьмы. Но двери ее были надежно заперты, а страж, лишенный всякой чувствительности, грубо оттащил заключенного от окна. К этому времени злополучный фургон уже освободил дорогу, и экипажи снова двинулись в путь. Фанфан, который сидел впереди и ничего не видел, стал подгонять лошадей, чтобы наверстать потерянное время.
