редутом. Она заставляла придумывать ее, и я придумывал, наделяя всеми возможными добродетелями… Перессорила с половиной друзей, отняла моё гипертрофированное самолюбие. Но как?! Вы не представляете! Все я делал добровольно, с радостью. А как она ссорилась?! Молча. Я говорил, умолял, матерился. Она молчала, иногда только морщилась недовольно. Вечером я начиная клясть себя. И при этом, какой она бала женщиной, если б можно было ее страсть и нежность передать на бумаге, в рисунке…
– И, несмотря на все, если вернется, вы ее снова примете? – сочувственно спросил Литвин.
– … И буду вилять хвостом от радости. Может быть, она не такая, может быть, я всю ее придумал для себя, но она мой наркотик. Знаю, что вредно, а без него не могу. Кстати, с ней у меня самые лучше работы вышли, – сказал Анатолий и добавил тише, – и провал тоже с ней. Ну что ж, художники испытали свое, пусть экс-философы попытаются.
«Только отставных философов нам и не хватало», – метнулось в голове у Литвина.
– Простите, – уже вслух, – о каком философе речь?
– Я всегда сквозь пальцы смотрел на её многочисленные знакомства, гостей. Мы не здесь жили, вы не подумайте. У меня квартира есть.
– Так что за философ?
– Да, да… Она с ним случайно познакомилась. Интересный парень, толстовец, наоборот. В смысле, так же любит длинные рассуждения, но отнюдь не с позиций Доброхота.
– Вы с ним хорошо знакомы?
– Да нет. Виделись и все.
– У вас на квартире?
– Нет, да после того, как она ушла. Не подумайте только, что я за ней следил, слава Богу, я еще не пал так низко. Просто случайно встретились в ресторане ВТО.
– Они были вдвоем?
– Нет, компанией. Правда, небольшой – втроем.
– И как его зовут, этого вашего соперника? Анатолий зло посмотрел на Литвина.
– Иронизируете? Давайте, чего уж…
– Извините, не хоте я вас обидеть.
– Да нет, ничего. Все, в сущности, так и есть. Хорохорюсь просто… Мы не знакомились. Я вошел, когда они уже к горячему перешли. Вера, со свойственной ей непосредственностью пригласила меня за столик. Она первая меня увидена. А я так растерялся, что согласился. Надеялся перекинуться хотя бы парой слов. Какой там! Философ так и выливал на всех поток красноречия. Ну, посидел немного, как идиот. Собрался с силами, раскланялся и ушел. Это была наша последняя встреча.
– Откуда вы знаете, что он философ?
– Вера так сказала.
– Кстати, посмотрите – это она? – Литвин запоздало протянул фоторобот.
– Несомненно. Странно. Кто это рисовал? Как чертеж, без души.
– Вы ее рисовали?
– Как не удивительно, нет. Не мог уловить суть… Пытался несколько раз, да так и не сумел. Так вы не сказали, чей это…
Хоботов кивнул на кусочек картона.
– Фоторобот, – объяснил Литвин, – Сделан по показаниям потерпевших.
– Потерпевших. – Повторил вслед за Литвиным Хоботов. – Значит, их было несколько?
– Даже больше, чем мы предполагали, – произнес Георгий, сочувственно глядя на сутулую фигуру художника. – Когда была та, последняя встреча?
– С полгода… А «философа» я, представьте, потом видел. Даже поговорили. Пошел на этюды (предложили в издательстве проиллюстрировать Гиляровского, сувенирную книжечку), хотел кое-что из старой Москвы «набросать». И вот на Чаплыгина, вижу, дома старые ломают. Подошел. Встретились… нос к носу. Он, по-моему, там работает.
– Почему вы так решили?
– А он из-за забора вышел. В телогрейке, Я сразу и не узнал. Подходит этак, нагло улыбается и говорит: «Рыщешь?.. Не понял, что тебе сказали: „Пшел вон?!“» Ну, я не стерпел. Нервы тоже не железные, размахнулся. Неловко получилось – какой из меня драчун? Он перехватил руку и смеется, Противно так. Еще и пальца не хватает.
«Ого, – кольнуло Литвина, – вот оно, наконец!»
– Пальца? – быстро переспросил Георгий. – Где? Какого?
– По-моему, на правой руке… – озадаченно ответил Хоботов.
– Давно его видели?
– С неделю назад.
– Нарисовать сможете? – Литвин быстро бросал короткие вопросы, обеспокоенному такой переменой Анатолию.
– Кого?
– Фило… всех, кто был в ресторане.
– Попробую.
Хоботов подвинул к себе кусочки ватмана и черный фломастер. Рисовал он быстрыми короткими штрихами. Вскоре на бумаге появилось лицо молодого мужчины с крепким подбородком и неприятно наглыми глазами. Впалые щеки, нос с горбинкой, чуть приподнятая бровь.
Нетрудно догадаться, что это и есть «философ». Так оно и оказалось.
Анатолий уже набрасывал другой портрет. Губы гонкие, сжаты в ниточку. Литвин никогда не видел этого мужчины, но было впечатление, что он его знает. Откуда?
– Хорошо же вы их запомнили.
– Профессия, и люди мне не безразличные. А этот, – Анатолий ткнул в портрет второго, – так на меня посмотрел…
На Чаплыгина Литвин помчался сразу же, выйдя от Хоботова. Надо было узнать, кто ломает, что, и не сломали ли все до конца? От начальства строительного управления, возможно, удастся подучить какие-нибудь данные об этом парне без пальца.
Успеть бы на автобус. Спасибо водителю, подождал.
…Удача? Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!..
…На Чаплыгина лучше через этот двор, потом прямо по переулку…
Рядом что-то ухало, что именно невозможно рассмотреть из-за тучи бело-розовой пыли. Надрывно стучали отбойные молотки, пытаясь сломить сопротивление двухэтажных московских старожилов. Победа была за техникой.
Уже около пяти. Рабочий день заканчивается. Литвин бистро вошел в раскрытые ворота с категорической надписью «ПОСТРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЩЕН». Перепрыгнув через искореженную балку, он окликнул пожилого мужчину в засаленной телогрейке, копавшегося у компрессора.
– Не подскажете, в ведомстве какого строительного управления эти развалины?
– Подскажу, чего скрывать… А тебе кого надо-то?
– Приятеля одного.
– Да ты не крути. Чего надо. Рамы, двери, печные изразцы? Это и без приятеля можно. Сговоримся. Много не возьму. Жалко, пропадает. И никому не надо…
– Не нужны мне рамы. Мне, действительно, одного друга отыскать необходимо, – он поджал фалангу указательного пальца на правой руке и потряс кистью.
– A-a-a, Сашку? Вон, видишь, да не-е, не тот, вон домик остался. Ага, так и есть, если не ушел. Войдешь и налево, там его хозяйство.
И он снова отвернулся к своему замолкнувшему компрессору. Старые доходные дома и полуснесённые сейчас особнячки, прятали в своем дворе старый флигель, видимо, бывшую дворницкую, избранную строителями временной штаб-квартирой.
До «домика» было не так далеко. Но пройти по «полю битвы» за прогресс, где обе стороны несли потери, которые так и бросили здесь, оказалось не так просто. Наконец, оставив справа от себя обломанную коробку дома, казалось, сошедшую с кадра из хроники времен мировой войны, а слева – бульдозер со
