Аморальность Ронни беспокоила Энса с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы понимать натуру младшего брата. Да, он такой — не распущенный, каким его считал Полковник, а именно аморальный. Человек, для которого главное — его удовольствие и который никогда не задумывается, хорошо поступает или плохо, достойно или греховно. Имея дело с такими людьми, нужно быть всегда настороже.
Но Энса и сейчас, и раньше пугал быстрый, изменчивый ум Ронни, втягивающий его в такие ситуации, в которых Энс никогда бы не оказался по собственной воле.
Энс знал, что, по большому счету, он самый обыкновенный, как это принято говорить, приличный человек, более слабый, чем мог бы быть, и время от времени совершающий поступки, которые сам не одобряет. Ронни же относился к числу тех людей, которые всегда одобряют все, что делают. Это пугало. В этом было даже что-то демоническое, дьявольское. Он был способен почти на все. Энс любил жену и все же частенько изменял ей; повиновался железной воле отца и все же не приложил усилий, чтобы сделать достойную военную карьеру. Ронни же никогда даже не задумывался ни о какой военной карьере и не считал нужным объяснять свое нежелание подвизаться в этой области. Учитывая все это, для прозаического, старательного, но отнюдь не совершенного Энса Ронни был в некотором роде высшим существом; не стоило и пытаться перехитрить его в маневрах, сути и внутренних механизмов которых Энс даже не понимал.
Руководствуясь мотивами, недоступными пониманию Энса, Ронни всегда был на шаг впереди. Две его скоротечные женитьбы и столь же стремительные разводы — причем как те, так и другие — совершались вроде бы без видимых причин. Бесстрашие, с которым он дрейфовал от одного вида доходной, но полулегальной деятельности к другому. Или, если уж на то пошло, можно вспомнить время, когда они были еще детьми. Ронни постоянно и довольно злобно изводил старшего брата, оправдываясь тем, что это Энсу, а не ему досталась священная привилегия носить семейное имя, Энсон Кармайкл IV, и что он, Рональд Джеффри Кармайкл, собирается до конца своих дней мстить за это Энсу.
А теперь Ронни и вовсе повел себя из ряда вон: первым откликнулся на неожиданное предложение Полковника, согласился переехать сюда и жить по правилам отца, пока вся Южная Калифорния вокруг них летит в тартарары. Может, Ронни знает что-то такое, что неизвестно Энсу? Или просто умеет заглядывать в будущее, недоступное восприятию Энса?
Энс подумал о своих детях, на долю которых выпало расти в самой гуще гражданской войны. Как сказал отец насчет того, что их ждет? То же, что и в Смутные Времена, но гораздо хуже. Стрельба на улицах, пожары вокруг, затмевающий небо черный дым, орды обезумевших людей, затопившие Коста-Месу: сотни и тысячи людей, изгнанные Пришельцами из своих жилищ и готовые убить любого, чтобы иметь возможность занять его дом. Он стоит на крыльце, позади топчутся Джилл, Майк и Чарли, с побелевшими личиками, испуганные, ничего не понимающие, и спрашивают жалобными голосами: «Папа, папочка, почему так много людей на нашей улице? Чего они хотят? Почему выглядят такими несчастными?»
А из дома снова и снова раздается ужасный придушенный стон Кэрол: «Энс… Энс… Энс… Энс…»
Нет, нет, такого никогда не случится. Никогда. Никогда, никогда, никогда. Это просто дикий апокалиптический бред старика. Наверняка ему снова вспомнился Вьетнам.
Но, вопреки всем этим рассуждениям, на обратном пути к дому Энс с удивлением понял, что уже принял решение переехать на ранчо. А когда он вошел внутрь, выяснилось, что все остальные тоже вняли доводам Полковника.
Утро Рождества, очень рано. Полковник спит и видит сон. Чаще всего ему снились сны о том счастливом времени после войны, когда он наконец воссоединился со своей семьей. Рядом дети, и жена каждую ночь спит с ним в одной постели, в маленьком хорошеньком доме, который они снимали в пригороде Мэриленда.
И сейчас ему снились те же времена. Мирные, счастливые дни; по крайней мере, такими они виделись в теплом розовом свечении сна. Дни получения докторской степени. Дни, когда, проведя безвылазно целый день в библиотеке, он возвращался домой к крепышу Энсу, которому во сне всегда было десять или одиннадцать, Розали, хорошенькой маленькой девочке в вечно испачканных джинсах, и Рону, всего-то двухлетнему, но уже с этим его хитрющим мерцанием в глазах. Однако лучше всего было видеть во сне Ирэн, все еще здоровую, молодую, чуть постарше тридцати; восхищаться ее сильными, крепкими бедрами, высокой упругой грудью, ослепительным потоком длинных золотистых волос. Она и сейчас пришла к нему, улыбающаяся, в одном лишь тонком халатике аметистового цвета…
Но, как всегда, даже во сне он оставался на краю бодрствования — старая неискоренимая привычка, которой он был обязан своей профессии. И, как только рядом с постелью мягко зазвонил телефон, образ Ирэн мгновенно растаял.
— Кармайкл.
— Генерал Кармайкл, это Сэм Бэкон.— В прошлом Бэкон был лидером большинства в сенате, а теперь являлся одним из руководителей Калифорнийской Армии Освобождения.— Прошу прощения, что разбудил вас так рано в день Рождества, но…
— На то, вероятно, есть веская причина, сенатор.
— Боюсь, что да. Пришло сообщение насчет Денвера. Они все же собираются предпринять лазерную атаку.
— Дерьмо! Проклятые тупицы!
— Э-э-э… нуда. Да, без сомнения,— Бэкон явно не привык слышать столь красочные выражения из уст Полковника; это и впрямь было нехарактерно для последнего.— Они прочли доклад Джошуа Леопардса и комментарии Питера к нему. Ответ таков: они не собираются отказываться от своего плана. У них объявился собственный антрополог — нет, социолог,— который утверждает, что нам давно следовало предпринять контрнаступление против Пришельцев, что фактически оно запоздало и что теперь у нас есть реальная возможность сделать это…
— Просто какое-то повальное безумие,— буркнул Полковник.
— Полностью согласен, сэр.
— Когда это произойдет?
— Тут они темнят. Но мы перехватили в Сети и расшифровали сообщение из их центра к помощникам в Монтане, из которого со всей очевидностью вытекает, что удар будет нанесен первого или второго января. Осталось примерно семь дней.
— Вот дерьмо. Черт бы их всех побрал!
— Мы уже уведомили президента, и он послал приказ, запрещающий им нападать на Денвер.
— Президент,— в устах Полковника это слово прозвучало тоже почти как ругательство.— Почему бы вам не уведомить заодно и Господа Бога? И Папу Римского. И профессора Эйнштейна. Денверу плевать на приказы из Вашингтона. Вашингтон для них — древняя история. Ладно, это все пустые слова, извините, сенатор. Что нужно сделать, так это послать в Денвер кого-нибудь из наших и вывести из строя их чертово пусковое устройство, пока они им не воспользовались.
— Согласен. Джошуа и Питер тоже. Но некоторые члены даже нашей группы высказывают серьезные возражения.
— На том основании, что акт саботажа, направленный против наших горячо любимых товарищей из Денвера, есть измена по отношении ко всему человечеству?
— Не совсем так, генерал Кармайкл. Боюсь, наши противники опираются на чисто военные соображения. Генерал Брекенридж. Генерал Комсток. Оба они убеждены, что этот денверский лазерный удар дело стоящее и своевременное.
— Иисус Христос Всемогущий! — воскликнул Полковник.— Выходит, я оказался в меньшинстве, Сэм?
— Мне очень жаль, но, по-видимому, дело обстоит именно так, сэр.
У Полковника заныло сердце. Именно этого он и опасался!
До Вторжения Брекенридж занимал высокую должность в морской пехоте, а Комсток был простым летчиком. В Калифорнийской Армии Освобождения даже бывший летчик мог стать генералом. Оба они были гораздо моложе Полковника, не имели никакого боевого опыта, даже в незначительных операциях где- нибудь на задворках третьего мира. Канцелярские крысы, вот кто они такие. Но в исполнительном комитете у них было два голоса против одного Полковника.
