непривычном и неожиданном, он все еще совершал свой великий крестный ход.
Флот, подгоняемый на запад попутным ветром, приближался к Пилиплоку. В этот раз в море не было драконов, которые задержали бы или составили угрозу, путешествие было быстрым.
Флаги от мачт рвались прямо в сторону Зимроеля, вперед. Они уже не были зелено-золотистого цвета Коронованного, теперь лорд Хиссун плыл под ними, так как он направлялся в Зимроель отдельно. Корабли Валентайна имели черно-красные флаги Понтифика с изображением символа Лабиринта на них.
Он еще не привык ни к этим цветам, ни к этому символу, ни к другим переменам. Ему больше не отдавали знак лучистой звезды при приближении к нему. Ну, пусть будет так, во всяком случае он всегда считал эти салюты глупостью. К нему не обращались теперь 'милорд', когда говорили с ним, поскольку Понтифика следовало называть 'ваше величество'. Это имело небольшую разницу для Валентайна, если считать, что его ухо давно привыкло к часто повторяемому 'милорд', и было странно не слышать его. Вообще он с трудом мог теперь вызвать людей на разговор, поскольку все знали обычай, существовавший с древних времен, обращаться к главному представителю Понтифика и никогда к самому Понтифику, хотя Понтифик был тут же и все слышал. А когда Понтифик отвечал, он должен был делать это также через своего представителя. Это было первым из обычаев Понтифика, который отбросит Валентайн, но было нелегко заставить других придерживаться изменений, Он назначил Слита своим главным представителем — это казалось достаточно естественным назначением, но Слиту запрещено потворствовать этому древнему ритуальному представлению, прикидываясь ушами Понтифика.
По правде говоря, никто не мог постигнуть присутствия Понтифика на борту корабля, открытого свежему ветру и яркому жаркому солнцу. Понтифик был императором, окутанным тайной. Понтифик был скрыт из вида. Понтифик, как всем было известно, должен быть в Лабиринте.
— Я не поеду,— думал Валентайн.— Я передал свою корону, и кто-то другой имеет теперь привилегию ставить 'лорд' перед своим именем, и Замок теперь будет Замком лорда Хиссуна, если у него когда-нибудь появится возможность вернуться туда. Но я не зароюсь в землю.
Карабелла, появившись на палубе, сказала:
— Азенхарт просит меня сказать вам, милорд, что мы будем в районе Пилиплока через двенадцать часов, если ветер не изменится.
— Не 'милорд',— сказал Валентайн.
Она нахмурилась:
— Мне это так трудно запомнить, ваше величество.
— Как и мне. Но все изменилось.
— Я не могу называть вас 'милорд' даже когда мы одни, несмотря на то, что вы остались им для меня?
— Разве? Неужели я замучил вас поручениями — заставляю наливать мне вино, приносить тапочки — как слугу?
— Вы знаете, что я имею в виду другое, Валентайн.
— Тогда зовите меня Валентайн, а не 'милорд'. Я был вашим королем, а теперь я ваш император, но я не ваш хозяин. Это всегда было ясно между нами, полагаю.
— Думаю, что, возможно, так и было… ваше величество.
Она засмеялась, и он засмеялся вместе с ней, привлек ее и прижал к себе. Спустя минуту он сказал:
— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление и даже вину за то, что увел тебя из свободной жизни жонглеров и дал тебе вместо этого тяжелую ответственность Горы Замка. И часто ты говорила мне, что это чепуха, тут не о чем сожалеть, ты по собственной воле живешь со мной.
— И была в этом искренней, милорд.
— Но теперь я Понтифик, клянусь Леди, я говорю эти слова, и они звучат для меня как на чужом языке! Я Понтифик, я действительно Понтифик, и теперь я снова чувствую, что отнимаю у тебя радости жизни.
— Почему, Валентайн? Разве Понтифик должен оставить свою жену? Я ничего не слышала об этом обычае!
— Понтифик должен жить в Лабиринте, Карабелла.
— Ты снова об этом!
— Это никогда не оставляет меня. И если я буду должен жить в Лабиринте, ну, тогда ты должна тоже жить там, и как могу я просить тебя об этом?
— А ты просил меня об этом?
— Ты знаешь, у меня нет желания расставаться с тобой.
— И у меня — с тобой, милорд. Но сейчас мы не в Лабиринте, и я верю, ты не планируешь ехать туда.
— Что если я должен, Карабелла?
— Кто говорит 'должен' Понтифику?
Она покачала головой.
— Но, что если я должен? Ты знаешь так же хорошо, как и я, как мало во мне любви к этому городу. Но если я должен… по государственным мотивам, если жестокая необходимость заставит меня… Я молю Бога, чтобы этого не случилось, но если, действительно, наступит время и тогда я буду вынужден по логике правительства спуститься вниз в эту путаницу…
— Ну, тогда я поеду с тобой, милорд.
— И оставишь свежий ветер, яркие солнечные дни и море, и лес, и горы?
— Конечно, ты найдешь повод выйти наверх время от времени, даже если увидишь необходимость перейти туда жить.
— А если я не смогу?
— Ты ищешь проблемы слишком далеко за горизонтом, милорд. Мир в опасности, важные дела ожидают тебя, и никто не засунет тебя в Лабиринт, пока эти задачи не будут разрешены. Еще будет время для беспокойства о том, где мы будем жить и понравится ли это нам. Не так ли, милорд?
Валентайн кивнул:
— Действительно. Я приумножаю мои беды.
— Я все сказала тебе и давай больше не будем говорить об этом. Если ты найдешь какой-нибудь достойный способ навсегда избавиться от Лабиринта, я буду рада, но если ты должен будешь опуститься в него, я пойду с тобой, не размышляя. Когда ты был Коронованным и взял меня в супруги, ты думаешь, я не понимала, что лорд Валентайн должен однажды стать Понтификом Валентайном? Когда я приняла тебя, я приняла Лабиринт, так же, как ты, милорд, принял Лабиринт, когда принял корону, которую носил твой брат. Итак, давай не будем больше говорить об этом, милорд.
— 'Ваше величество',— сказал Валентайн.
Он снова обнял ее за плечи и легко прикоснулся своими губами к ее губам.
— Я обещаю не думать больше о Лабиринте,— сказал он.— А ты должна называть меня моим настоящим титулом.
— Да, ваше величество. Да, ваше величество. Да, ваше величество.
И она сделала дивное округлое движение, покрутив руками в чрезмерно пышной и преувеличенной пародии на символ Лабиринта.
Вскоре Карабелла спустилась вниз. Валентайн остался на палубе, рассматривая горизонт в подзорную трубу.
'Какой прием ему окажут,— думал он,— в свободной республике Пилиплока?'
Вряд ли можно было бы найти кого-нибудь, кто не был бы против его решения идти туда. Слит, Тунигорн, Карабелла, Хиссун — они все говорили об опасности, неуверенности. Пилиплок в своем безумии может сделать что угодно, схватить его даже и держать заложником, чтобы гарантировать свою независимость.
— Кто бы ни входил в Пилиплок,— сказала Карабелла, также она говорила несколько месяцев раньше в Пиурифаине,— должен сделать это во главе армии, а у нас нет армии, милорд.
Хиссун выдвигал гот же аргумент.
