Сохранился документ, косвенно свидетельствующий о том, что астроном ожидал катастрофы примерно через тридцать лет.
В то время Герси было около пятидесяти, Сири — тридцать пять. Оба долго обдумывали, что предпринять. В горах недалеко от обсерватории Герси владел комплексом шахт. Это были в основном алмазные копи, почти полностью выработанные. Глубина их достигала двухсот пятидесяти метров. Сеть просторных подземных коридоров тянулась на десятки километров. Мультимиллиардер начал оборудовать шахты под огромное подземное жилище. Он не скупился на средства — убежище должно было стать не только надежным, но и удобным. Кроме жилья, Герси построил множество огромных складов. Судя по колоссальным запасам кислорода, Сири полагал, что Тис останется известное время без воздуха или, по крайней мере, без полноценной атмосферы. Возможно, он допускал, что погибнет не только человеческий род, но вообще жизнь на планете. В подземные хранилища свезли семена всех ценных растений. Коллекция животных оказалась гораздо скромнее, пришлось ограничиться лишь некоторыми породами домашнего скота. Кроткая шу, нечто среднее между овцой и ламой, давала много молока и отличную шерсть. Другое животное, сепу, напоминало земного поросенка.
Оставалось самое важное — подобрать людей. Как бы ни были велики запасы, Сири не решился рисковать, Полагая, что бедствие окажется временным, что солнце и планеты восстановят свои прежние орбиты, он все же не знал, как долго продлится тяжелый период и каковы будут его последствия. И Сири остановился на пятидесяти семьях молодых ученых всех областей науки. Почему же выдающийся ученый и гуманист Сири поступил так жестоко с остальным человечеством? Почему не сообщил о своем зловещем открытии, почему не помог всем людям спастись от страшного бедствия? Сохранившийся документ — подобие предсмертной исповеди Сири — дает ответ на эти вопросы. Ученый понимал, что если объявить о грозящей опасности, то в убежищах укроются исключительно люди высшей касты — самые богатые и знатные. Сири не скрывал своего отвращения к ним. Кроме того, он сознавал, что в дни бедствия может создаться паника, которая погубит всю затею. Так или иначе, но народы планеты были обречены на гибель. Стоило ли сохранять жизнь трутням? Это не входило в планы ученого. Он мечтал создать на опустошенной планете новое человечество, на основе принципов свободы и справедливости. Перед смертью он заклинал спасшихся в подземном мире хуаров быть верными этим заветам.
В те времена наука и техника Тиса стояли на уровне развития, соответствующем нашему уровню в начале двадцатого века. Более совершенными были, пожалуй, только двигатели внутреннего сгорания и электродвигатели. Но зато не существовало даже зачатков воздухоплавания, не было открыто радио. На наше счастье, хуарам оказалась известна фотография, и мы можем воочию убедиться, что Тис был прекрасной цветущей планетой.
Вычисления Сири оказались довольно точными. Катастрофа началась на двадцать шестом году после открытия астронома.
На следующий же день по прибытии в подземное убежище я принялся за новую работу в центре изучения языка. Там уже занимались трое специалистов-филологов, но без меня им было не обойтись — я лучше всех знал язык племен, живших на льду. Мы надеялись, что через два-три месяца наши компьютеры смогут переводить десять-пятнадцать тысяч слов — более чем достаточно, чтобы объясняться с хуарами.
Задача оказалась не из легких. Дело в том, что их грамматика абсолютно расходилась с земной. Язык они изучали чисто практически. И только в рамках логики рассматривались некоторые аспекты синтаксиса. У хуаров не было ни энциклопедий, ни словарей. Книги выходили ничтожными тиражами. Но для начала было достаточно и библиотек подземелья. Там, где слов для объяснений не хватало, на помощь приходили фотоснимки или рисунки.
Вместе со мной работала Ли, тихая, сосредоточенная и молчаливая. Иногда я незаметно разглядывал ее нежное лицо, тонкие руки. В эти монотонные дни только ее соседство вдохновляло меня. Но, как это ни странно, я воспринимал Ли не как настоящего человека, а скорей как голограммные изображения Бессонова. Иногда мне хотелось коснуться ее рук, почувствовать их тепло — похоже ли оно на человеческое? Я не знал, как это сделать — подземные люди никогда не здоровались за руку и не касались щекой щеки, как туземцы.
Ли была нашим постоянным гидом. Она водила нас по лабораториям, мастерским, библиотекам. В этом мире жило больше людей, чем мы предполагали вначале. Их оказалось около пятисот.
Мы основательно познакомились с техникой хуаров. Главным источником энергии были неисчерпаемые запасы газа. Электростанция, несмотря на ужасный шум, издаваемый всеми механизмами, произвела на нас внушительное впечатление. В просторных оранжереях зеленели фрукты и овощи. Серебрилось какое-то волокнистое растение, напоминающее лен.
Однажды я узнал об очередной экспедиции за продовольствием. Куней охотно согласился взять меня с собой. Мяе хотелось хотя бы на несколько часов снова увидеть ясное небо Тиса, глотнуть свежего воздуха. С нами вызвалась ехать Ли.
— Интересно взглянуть на ваши сани, — сказала она, несколько смутившись за свое любопытство.
Мне казалось, что Ли — единственное существо среди этих рационалистов, наделенное зачатками юмора. Я пытался придумывать незамысловатые шутки, в основном по методу гротескного противопоставления. Подобный опыт я уже проделал над Фини, но мои остроты вызывали у него лишь недоумение. С Ли дело обстояло лучше — несколько раз на ее губах появилась слабая улыбка.
Чтобы уточнить значение некоторых понятий, я часто включал при девушке записи песен Великого но. Она слушала их с особым интересом, даже какое-то возбуждение отражалось в ее обычно безмятежном взгляде. Однажды я поставил пленку с частью поэмы об Истему.
Истему добрался до широкой полноводной реки. Была весна, кругом простирались пестрые поля цветов, а на другом берегу вздымался могучий мрачно-зеленый лес. Истему колеблется. Удастся ли ему переплыть на тот берег? Охотнику ни разу еще не приходилось бороться с такой мощной рекой. Надежда на спасение невелика. Но плыть нужно, ибо назад пути нет. Истему бросается в воду и после долгой и тяжелой борьбы со стихией достигает цели.
Я выключил аппарат. Ли долго молчала.
— Никогда в жизни не слышала ничего красивее! — наконец вздохнула она.
В тот же вечер я обнаружил в своей комнате огромные оранжевый цветок, без сомнения, подарок Ли. Мои усилия не пропали впустую…
День, когда мы тронулись в путь, выдался холодным, но, как всегда, ясным и солнечным. Караван состоял из закрытых машин на гусеничном ходу.
— Опереди их немного, — попросила Ли. — Я отлично знаю дорогу…
Мы оторвались от каравана настолько, чтобы не слышать гуденье и лязг неповоротливых машин. Сани бесшумно скользили среди хаоса скал и голубых торосов.
— Я участвую почти во всех экспедициях, — сказала Ли. — Не могу жить без неба и солнца… Солнце у нас — символ счастья. Недостижимого счастья, о котором мы не смеем и думать. Настолько оно далеко…
— А что такое счастье?
— Солнце — вот счастье, — помолчав, повторила она.
— И только оно?
— Сири говорил, что счастье — это полнота и гармония души…
Ехать пришлось недалеко — около пятидесяти километров. Затем, оставив весь транспорт среди нагромождения торосов, мы прошли километра два пешком. Мужчины, сопровождавшие нас, несли тяжелые мешки.
На месте встречи оказалось больше ста собачьих упряжек и множество людей — целое племя. Туземцы молча ожидали нас с таким видом, будто время для них ничего не значит. Они ждали, быть может, целый день, целую неделю — это не имело никакого значения. Их жизнь не знала спешки и суеты.
Обмен произошел быстро, никто не торговался и не спорил. Племя сгрузило свои товары на лед — кучи мяса, рыбы, молока, мозгов и шкур. Были даже яйца тех огромных белых птиц, похожих на альбатросов.
Рядом с горой припасов хуары высыпали небольшую кучку железа — наконечники копий, ножи,
