что не может надеть мини-юбку.
– И что? – все еще не понял я. – После родов ее мечта наконец осуществилась?
– Да ну! – Ирина махнула рукой. – Накупила себе короткого заранее, но так ни разу и не надела. Почему ей хотелось мини носить? Потому что позволить себе не могла! А когда можно стало… – вместо окончания фразы последовал новый взмах изящной ручки.
– Но ты-то вполне можешь себе это позволить.
– Правильно. Поэтому и надела.
Супруга смотрит на меня как на отсталого ребенка. Я и правда чувствую себя соответствующе. У кого-то из нас явные проблемы с логикой, – к такому выводу прихожу я в конце концов.
Я набираюсь решимости разобраться в этом вопросе окончательно. Но тут замечаю в Иркиных глазах веселых чертиков. Через секунду чертикам становится тесно в глазах, и они выскакивают наружу в виде заливистого смеха.
Я тоже улыбаюсь.
Возможно, вы считаете нас немного сумасшедшими? Если честно, я тоже. Но что нам остается делать?
Что будет делать человек, когда узнает, что жить ему осталось чуть больше двух месяцев?
Что он будет делать, если узнает, что и всему миру отмерено не больше?
Крепко ударится в религию?
Начнет тонуть в стакане с водкой?
Пустится во все тяжкие, в бесплодной попытке отведать все возможные развлечения от ЛСД до группового секса?
Ляжет на кушетку и не захочет больше вставать?
Вариантов много. Мы выбрали самый простой и одновременно самый сложный. Мы решили продолжать жить. Просто жить, словно ничего не случилось.
Конечно, получалось у нас неважно. Иногда просто плохо.
Но мы старались изо всех сил.
Мы никогда не говорили о том, сколько дней осталось. Хотя, просыпаясь утром, я в первую очередь мысленно отрывал очередной листок от невероятно тонкого воображаемого календаря. Но жить мы пытались так, словно у нас впереди вечность.
Обсуждали, где будем отмечать мой день рожденья в октябре, купили Ирке новые сапоги на осень. Строили планы на будущее, которого у нас не было. Которого ни у кого не было.
Когда Ирина сказала о своей беременности, я на самом деле, по-настоящему был счастлив. Боль и обида пришли позже, но я гнал их от себя. Старался наслаждаться каждой минутой отпущенного нам короткого счастья, но без надрыва, без искусственности.
Ирка удивляла меня несказанно. Я ожидал частых истерик, боялся их, но, как оказалось, совершенно напрасно. Напротив, складывалось впечатление, что она переносила все значительно легче меня. Если я по большей части играл в жизнь, то Ирина просто жила. Почти все время.
Лишь пару раз я заставал ее на балконе беззвучно плачущую в ладоши. Она меня не видела, и я неслышно уходил из комнаты.
Трусливо уходил. Или мудро, не знаю. А может быть, это одно и то же.
Через пять минут Ирка выходила ко мне с сияющим лицом и предлагала что-нибудь предпринять. Сегодня предложила погулять по городу.
Разумеется, босоножки Ирина выбрала на самом высоком каблуке. С критическим видом осмотрел я чрезвычайно сексапильную особу, стоящую передо мной.
– Возросшее число автомобильных аварий и семейных скандалов нашему городу сегодня обеспечено, – вынес я свой вердикт.
– Здорово! – Ирка захлопала в ладоши.
– И эта женщина называет монстром меня! – я закатил глаза.
В хорошем – действительно, в хорошем – расположении духа мы вышли на улицу.
И настал день последний…
Звучит, правда? При наличии толики воображения можно представить себе звенящую тишину, повисшую в воздухе тревогу, мрачную, почти осязаемую, и напряжение, готовое в один момент взорваться, выплеснуть из себя какую-то злую энергию.
Ничего этого не было.
Обычный день, начавшийся ясным утром и продолжившийся теплым, но без изнуряющей жары, солнечным полуднем.
Светила и планеты продолжали свой привычный путь, не сворачивая с начертанных неведомым геометром траекторий. Люди шли каждый по своим делам, кто нервно и суетливо, кто неспешно и размеренно. Так же как вчера и позавчера. Никто не догадывался, что завтра по сотни раз хоженному маршруту им уже не пройти.
Мы ежеминутно смотрели на часы, ожидая роковой минуты, 14–37 по местному времени. Интересно, мы действительно ждали ее. Страх и собственное бессилие настолько измотали нас, что нашим главным желанием, пусть неосознанным, было «пусть все поскорее закончится».
Несмотря на это, жить все же хотелось невероятно. Быть может, это проявление чистой воды эгоизма, но о гибели всего мира мы уже почти не думали. Думали только о нас двоих и о нашем ребенке, которого не будет.
О нормальной жизни в последние дни речи уже не шло. Поначалу мы еще пытались изображать ее, но в нашей игре присутствовало столько фальши, что смысла продолжать не было. Да и для кого играть? Аудитория состояла всего из двух зрителей, являющихся по совместительству и актерами.
Когда часы начали отсчитывать последние секунды, мы взялись за руки и закрыли глаза. Возможно, нам полагалось посмотреть друг другу в глаза и прошептать одними губами слова о любви, но мы этого не сделали.
С той поры, как мы встретились, прошло девять лет, и мы уже успели сказать все, что хотели и все, что было необходимо. А для того, чтобы увидеть лицо любимой женщины, мне вовсе не требовалось смотреть на нее.
Мы просто взялись за руки.
Мысленно я отсчитывал секунды. Наверное, я слишком торопился, потому что успел досчитать гораздо больше, чем до шестидесяти, а ничего не происходило. Когда счет перевалил за сто пятьдесят, я открыл глаза и с удивлением посмотрел на свою левую руку.
Ирка смотрела туда же, и на лице ее отображалась такая гамма чувств, что расшифровать ее я бы не взялся.
14-39…
Я ничего не понимал.
– Может, твои часы спешат? – робко предположила Ирина.
– Мои часы?! – я поперхнулся от негодования. – Скорее мир рухнет.
– Мир не рухнул…
– А мои часы не спешат!
Мы одновременно посмотрели на противоположную стену. Ходики на ней не отличались швейцарской пунктуальностью, но и нагло врать привычки не имели тоже.
Без двадцати три.
Включили телевизор. 14–41.
– Спешат, – я покачал головой. – Подправить надо.
Нет, конечно, мы так просто не поверили в чудо. Мы еще позвонили в службу времени, хотя я для виду и повозмущался по этому поводу.
Затем мы вместе вышли на балкон.
Мир стоял на своем месте. Мир ничуть не изменился. Хотя нет… По-моему, все стало чуточку ярче. Светлее. Радостнее. На лицах людей стало больше улыбок. Детский смех раздавался чаще, а раздраженные крики и злой визг тормозящих машин реже. Или мне все это просто показалось?
Я обнял жену за плечи. Мне казалось, что у нее на глазах обязательно должны быть слезы, но их не
