– Однако ж… – пробормотал он, – пир чужой биосферы. Господи, да сколько их тут! Сотни!
Девочка бросилась к лежащему Вельке:
– Вельчик! Бельчонок, очнись! Да очнись же, миленький!
Горячая капля упала на мальчишечью щеку. Велька что-то промычал и попытался подняться.
– Хороший мой… Милый… – Тая уложила его голову себе на колени и обернулась к де Толлю. – Эй! – крикнула она. – Господин фехтовальщик! Разрежьте паутину, пожалуйста!
За ее спиной забили крылья. И еще, еще. Приземлялись паутицы неуверенно, бултышась, словно куры на насесте. То одна, то другая вскидывала голову, примеряясь, как бы заплевать людей паутиной.
Висевшая в небе одинокая звезда сорвалась и полетела вниз.
Де Толль вытянул руки. Мир чуть сдвинулся у его ладони, но тут же вернулся в обычное состояние. Меч покинул его, ведь любая сила имеет предел, а де Толль и так совершил больше, чем мог.
– Не хотелось бы огорчать вас, барышня, но, похоже, мы влипли.
Он присел рядом с Велькой и без энтузиазма принялся перепиливать паутину перочинным ножом.
– Но сделайте же что-нибудь! – в отчаянии крикнула Тая. – Вы же мужчина! Герой доминиона!
– Герои нас не спасут, барышня. Спасти нас может лишь чудо. Например…
Инспектор задрал голову.
Звезда летела, все увеличиваясь. При взгляде на нее хотелось загадать желание. И уж конечно это желание одинаково у всех.
Паутицы сдвинулись, замыкая кольцо.
Звезда выросла и, шлепнувшись о склон, покатилась по колючкам. Фонарь отлетел в сторону, мигая отчаянным SOS.
– А вот и моя паства собралась, – сообщила звезда, поднимаясь и отряхиваясь. – Таисия! Что за поведение?! Господи, кто это у вас на коленях?! Бьюсь о заклад, что он не представлен ни мне, ни вашему отцу.
– Да, госпожа Ефросинья, но…
Паутицы зашипели и характерным жестом задрали головы.
– Стойте! – Ефросинья вскинула руки. – Разве не говорил вам Всевышний: не едите, и не едомы будете? Разве не заклинал он вас: питайтесь фигами, и смоквами, и соей насущной – и пребудет благодать на вас, яйцах ваших и гнездах ваших? Ибо слово его есть жатва и ловитва, кусатва и разрыватва, зубовна щелкатва и крыловна шлепатва одновременно, и разве не безумен тот, кто противится писку, и реву, и скрипу господнему?
О чудо! Паутицы слушали пророчицу если не с благоговением, то уж с явным интересом на мордах. Кто- то уже пятился в религиозном ужасе, кто-то с покаянным видом прятал голову под крыло.
Ефросинья повторила импровизированную проповедь на паутичьем, а потом добавила:
– Изыдите же, твари небесные, ибо начнется сейчас процесс воспитательный. А это дело семейное и мое сугубо личное. – И решительным шагом двинулась к падчерице.
Тая поняла, что обычным домашним арестом на этот раз не отделается.
ЭПИЛОГ
Утро вставало над Островом.
Для кого-то это утро началось с горсти камешков, грохнувших в стекло мансарды. Разоспавшийся Велька сбросил одеяло и сел в кровати, протирая глаза.
Солнце только-только заглянуло в его комнату, разрисовывая дощатые стены корабельной медью. Непроснувшийся ветерок трепал вымпел занавески на окне; где-то горнила утренняя птаха.
Больничный запах на мансарде почти не чувствовался. Да и больницы той, если верить фельдшерице кассадовки, Вельке полагалось дня два, не больше. Врач же его продержал почти неделю, придумывая все новые и новые болячки. Врачи – они такие. Особенно когда перед генералами выслуживаются.
Велька влез в ненавистную пижаму и босиком зашлепал к окну. Лазарет размещался в угловой башне Шатона, и это хоть как-то примиряло мальчишку с больничной скукой.
Вообще попавшие в лазарет всеми правдами и неправдами старались устроиться в мансарде. Нижние этажи – для зануд, а в мансарде хоть тесновато, зато обзорчик – закачаешься! И море, и склон, заросший скальной розой, и кусочек стены в драпировках плюща – словно бок гигантского серо-зеленого барабана. Если выбраться на крышу, можно загорать или читать книжку. Или же смотреть, как маршируют кадеты на плацу, – первые дни с ехидцей, потом с завистью.
Велька перегнулся через подоконник, высматривая, кто его разбудил. На крепостной стене, прижавшись спиной к замшелому зубцу, сидела Тая. В соломенной шляпке и белом платье – такая, какой Велька ее впервые встретил.
Увидев мальчишку, она заулыбалась:
– Привет!
– Привет. А ты откуда здесь?.. – грубовато, чтобы скрыть смущение, спросил он.
– Вообще-то я за тобой. Эти сухопутные крысы к тебе не пускают. А я соскучилась очень.
Что-то в слове «соскучилась», в том, как оно было произнесено, заставило Вельку радостно встрепенуться. Он влез животом на подоконник, пугая дремлющих на карнизе попугайчиков. Пятки его опасно повисли в воздухе.
