…Однажды довелось встретиться с пациентом, для которого я, как сообщала его мать, многие годы был практически единственной точкой мирообращения: 'Только вас читает, только вас признает, вы для него всеведущий, непогрешимый авторитет…'
У него была широкая шизофрения, давний процесс с расстройством мышления, глубокая социальная инвалидность. Мечтал о встрече с Леви…
'Нет, вы не Автор. Я не могут признать в вас Автора'. (Для себя он называл меня именно так.) 'Автор говорит другое. Зачем вы пытаетесь ввести меня в заблуждение? Да вы просто лжете!.. Нет, Автор реальный человек, а у вас физиономия трансцендентная, от вас пахнет зеркалом. Именем Автора заклинаю вас, прекратите провокации, вы подставное лицо…'
Ничего хорошего из этой встречи не получилось. Пациент впал в очередное обострение (правда, несокрушимый Автор вскоре ему снова помог), а я пережил сквернос, зыбкое ощущение, будто я действительно не я, а что-то подставное…
Грубый модельный случай, из которого ясно, что потребность во Внутреннем Собеседнике тем сильнее, чем труднее связь с внешними; что потребность эта, всем нам свойственная, может обретать формы гротескные и патологические, перевернутые, когда Собеседник уже не соединяет человека с самим собою и миром, а наоборот.
Все тот же парадокс сверхценностн, беда общая.
Знаю и другие неприятные истории, когда люди внутренне одинокие сосредоточивают все свои душевные силы на мысленном общении с кумиром, живущим неподалеку, либо за тридевять земель, или в ином измерении — это все равно, — утрачивая при этом связи с реальностью.
Обычно, увы, дело идет если не к бреду, то к серьезным сдвигам психики. Все хорошее, что искалось в этом общении, — плодотворные споры с собой, обострение совести, ясность духа, творческая энергия — все, все оборачивается противоположностью, мраком.
Такие кумиротворцы склонны к узкой категоричности, нетерпимы, обвинительно-агрессивны, хотя внешне могут быть весьма мягкими. Внутреннего Собеседника считают своей мистической собственностью, превращают в идола, в днктовщнка поступков и мыслей, кнопконажимателя…
Что поделаешь, это входит в человеческую природу, — утешительный довод, настроения не улучшающий.
Улучшает другое.
В. Л.
Не знаю, дойдет ли до вас мое послание… Позвольте вкратце рассказать о своей жизни, начинай уже со взрослой.
Мне 32 года, работаю в гостинице. Восемь лет прожила с человеком при чудовищной, во всех сферах, несовместимости. Все мои благие намерения разбивались о такуютену, как будто я говорила на языке, который нельзя выучить до самой смерти. Годы морального убийства, унижение, пьянство, мордобой. Посте развода в ошалении понеслась в разгул. Год пила.
Остановилась. Толчком послужил… что бы вы думали?
Альбом Сандро Боттичелли, случайно попавший ко мне.
Конечно, я и раньше знала, что есть художники, но это было как бы вне меня, некасаемо. И переворот мой готовился: если б я не мучилась своим превращением из человека в скотину, то хоть ангела, хоть черта лысого подсунь — ничего бы не изменилось. Флорентийский мастер стал той каплей, которой иные чаши дожидаются до гробовой доски. Неземные лица дев, похожие на самого творца… Он всегда — и сейчас — на меня смотрит со стены иконным гордо-прощающим взглядом, из многих — Один. Я открыла свои глупые глаза и увидела, что жить так дальше нельзя, ни одной минуты. От самоубийства удержали только дети. Сознание: я — прах, я — тлен, я — ноль, я убийца своей жизни, единственной, невозвратной жизни, я — грязь, я — мусор. Рядом — никого…
Пришлось призвать в спасители Шекспира, Толстого, Хемингуэя, эпоху Возрождения… 'Великие мира сего, прекрасные мира сего — возьмите меня в союз, я с прошлым своим расстаюсь…' Выучила кое-как, при отсутствии всяких способностей и пособий, пять аккордов на гитаре, чтобы подбирать, исключительно только себе, своего любимого Окуджаву и романсы. Музыка — великий лекарь…
Когда в моих авгиевых конюшнях стало возможно хоть как-то передвигаться, я с трудом выпрямилась и посмотрела вокруг. Невежество, хамство, убожество, духовная глухота и слепота всех рангов и калибров… Пришлось полностью менять мнение о себе сослуживцев, задачка далеко не из легких. Решили, что я взбесилась. Косые взгляды, кручение пальцем у виска… Безотказная медуза вдруг стала превращаться в нечто имеющее твердый хребет. Учила стихи для четкости речи, поставила за правило в любой ситуации высказывать свое мнение, если твердо знала, что я права. Теперь достаточно взгляда, чтобы поставить кого надо на место. Говорили: слишком умная стала; теперь уже ничего не говорят.
Особенно раздражает в людях меркантильность. На работе то и дело приходится видеть, как кто-то жрет и тут же, захлебываясь, моет кому-то кости — так бы и трахнула по башке!..
Но чаще все-таки пребынаю в каком-то оголтелом состоянии счастья — что я живу, что растут дети, что есть книги, музыка, живопись. Конечно, во время духовной перестройки круг моего общения сузился, я оказалась в гостиничной компании в единственном экземпляре. И об одном молюсь у репродукции моего любимого Сандро: чтобы побольше душ вышло на свет, ибо груз понимания Любви и Красоты легче и лучше слепого блуждания среди себе подобных. (.)
Люди, живущие на разных концах Земли, бывают похожи, как близнецы. Два брата могут различаться, как инопланетные существа.
Найти двух совершенно одинаковых людей так же невозможно, как два одинаковых отпечатка пальцев.
Но мир населен полудвойниками, четверть-двойниками, почти двойниками… Если начнешь подбирать людей по сходству, то очень скоро в коллекции соберутся цепочки, ряды, созвездия, галактики двойников, и ты будешь поражен и изобилием сходств, и размахом различий; увидишь, что некоторые признаки тяготеют друг к другу, образуя «плеяды», «гроздья», другие, наоборот, малосовместимы — расходятся, но все равно в одном случае из тысячи, из миллиона — соединяются… Свою ближайшую копию ты найдешь, может быть, где-нибудь в Древнем Риме, а Юлия Цезаря — в соседнем подъезде.
Знание о человеке всегда и избыточно, и недостаточно. Знаешь, как человек ходит, что делает и говорит в тех или иных случаях, какой у него нос, какой почерк, какие рубашки предпочитает — но не знаешь, какое это имеет значение. А какое-то, несомненно, имеет. Что важнее, например, для предсказания возможности предательства — как человек ведет себя или какие у него глаза?
А может быть, уши?.. (Лично мне самую большую информацию на этот счет дает запах, если, конечно, нет насморка).
Непрактический интерес к ближнему отличает человека от обезьяны (впрочем, и обезьяны очень любопытны).
И если желаешь стать человеком в том смысле, какой имел в виду Достоевский ('Я изучаю эту тайну'), интерес к живому должен стать главным двигателем; любопытство к людям — ненасытным, неограниченным. Вопросы — впереди нужд, впереди жизни.
И не надейся, что когда-нибудь постигнешь людей и вылечишься от себя…
В. Л.
После службы в армии я поступил в педучилище, на физкультурное отделение. До педучилища жил в селе с родителями. Знакомая учительница уговаривала пойти в педагогический — отказался, а после армии уже сам поступил в педучилище. Был я мотострелком, сержантом, выбрал профессию спортивную.
Учиться осталось еще полгода. Посчастливилось уже поработать в школе, немного узнал труд учителя, побыл в учительском коллективе.
Так вот, когда я решил поступить в педучилище, о том, что постигнет меня, конечно, не знал… Заниматься было интересно, но теоретические предметы изучал формально, через неделю-другую уже забывал… Так было два курса.
Перед началом последнего года задумался и решил, что жизнь прожил по течению. Делал все только потому, что так надо было: это «льзя», это «нельзя». Вздумал даже бросить учиться, пойти работать… В школе встретился с людьми, влюбленными в свое дело, мне у них очень понравилось. Но я чувствовал себя не в своей тарелке, на уроках бывали срывы. Скрывал свое состояние, переживал одни…
Сейчас сторонюсь людей, стесняюсь, говорю не то, что хотелось бы…
Посоветуйте что-нибудь, если можете. (.)
(…)
Это мое второе письмо к вам. Мне все труднее и труднее. Ничего делать не хочется. Зачеты еле-еле заставляю себя сдавать… Не уверен, что смогу после училища работать. Не имею права учить детей, — самому не удалось человеком стать. Слишком мизерно отношусь ко всему хорошему. Не знаю подлинных ценностей, они почему-то не прививаются во мне. Апатия ко всему безоговорочно, даже к родителям и к любимой… Нужно какое-то чудо, взрыв всего того, что умертвляет во мне желание посмотреть на мир другими глазами. Заболеть и вылечиться!..
Или произойдет чудо, или дальше жить нельзя, потому что бессмысленно…
