работает, не мешай ему, вот тебе рубль на кино и эклеры, топай отсюда. Лиза, папа работает! И одно и то же, всю жизнь, всю жизнь! – В ее голосе зазвенели истерические нотки, она заломила руки. – Вот сидит моя мать, которая прожила с ним бог знает сколько лет, между прочим! Он хоть одну книгу ей посвятил? Хоть пару строк? Хоть что-нибудь? Нет! Илона, готовь борщ, Илона, ты опять приготовила черт знает что, Илона, ко мне друзья придут, мы с ними посидим в честь новой экранизации, а ты побудь где-нибудь в уголке, не мозоль глаза. Вот и все! Все, что она от него видела! И изредка – какая-нибудь одежда из заграничной поездки. Вечно не того размера, между прочим! Потому что он знал – жена все стерпит!
– О господи, – пробормотала Илона Альбертовна. – Деточка, я не знала, что на тебя все это так влияет. Я и внимания не обращала, честное слово…
– А романы с актрисами? – злобно выпалила Лиза. – Когда по его книгам стали снимать фильмы, то… это же ужас что такое! То собирал вещи и кричал, что он уйдет, то – никуда я не уйду, это моя квартира, а ты убирайся в свою Латвию… Или дома! Приходишь из школы, а на столике чья-то губная помада… Или духами пахнет… ненавижу духи! С тех самых пор ненавижу! А мама плакала, да! И терпела! И думала, что я ничего не вижу! И когда они наконец разошлись и перестали мучить друг друга, это было такое счастье! И ко мне папа стал относиться гораздо лучше, и вообще… Но нет! Надо было, чтобы появилась она! Мы все думали, что он женится на своей секретарше, Елене Аркадьевне, – пояснила она. – Тоже была та еще стерва, заставила отца развестись с мамой, все бегала вокруг него, такая шелковая, готовая на все услуги – ах, Валентин Степанович, ох, Валентин Степанович, какой вы талантливый, ах, какой обаятельный, дальше некуда. Но вот когда появилась Евгения, знаете, мы зауважали Елену Аркадьевну! Она хотя бы из интеллигентной семьи была, переводила книги, японский знала, между прочим! А Евгения? Что она себе позволяла? «Валя, твоя ошибка природы уже приперлась?» Это при мне! И обо мне! Делая вид, будто не видит, что я нахожусь рядом! «Что, ошибка природы, вспомнила о папочке, значит, денежки понадобились?» Вот что она мне говорила! А папа делал вид, что это милая шутка, и знай себе посмеивался! Вы взрослый человек, – напустилась она на Кошкина, – вот вы мне скажите: это смешно? Смешно, когда вас так обзывают?
– Нет, – честно ответил капитан. – Вовсе не смешно.
– Вот видите! Почему, ну почему я ни разу не поставила ее на место? Все это проклятое интеллигентское воспитание! Которое никуда не годится, если имеешь дело с хамами вроде Евгении! Когда она поняла, что не получит отпора, она совсем распоясалась! Спала со всеми подряд… а у папы случился инфаркт, когда он узнал! Он едва не умер, хорошо, маме вовремя сказали, она позвонила Антону Савельевичу, папу перевели в лучшую больницу… Вы об этом не знали? Ну так теперь знайте! И вы ходите тут, роняете намеки свои многозначительные, что мама могла его отравить… это же ужасно! И мы никак, ничем не можем защититься, потому что да, мы же наследники по закону, и у нас никакого желания нет изображать, как мы любили Евгению и ценили ее. Никакого!
– Но тем не менее, – подала голос Илона Альбертовна, – мы ее не убивали.
– Однако кое-кто, насколько мне известно, посчитал иначе, – заметил Кошкин. – И не поленился дать вам знать.
Лиза и Филипп обменялись растерянными взглядами.
– Ах вот вы о чем… – протянула Лиза. – Скажите, эти письма – только честно – это ваших рук дело?
– Вы говорите об анонимных письмах с текстом типа «Ты убил/убила Евгению»? Нет. Но мне нужно знать, кто именно из вас их получил. Возможно, таким образом я вычислю того, кто их отправлял.
– Ну я получил такое письмо, – нехотя буркнул Филипп. – И сразу же его разорвал. Только похожее письмо пришло и Лизе, и она… У нее случилась настоящая истерика.
– Понимаете, – сказала Лиза, обращаясь к капитану, – я наивно верила, что со смертью Евгении все закончится… А все стало только хуже. Папа очень мучился без нее, развесил по стенам ее картины, часами сидел в ее комнатах, запрещал там что-то менять… И я не знала, что сделать, чтобы помочь ему. Это было невыносимо.
– Ясно, – кивнул Кошкин. – Илона Альбертовна, как насчет вас? Вы получили анонимное письмо?
– Да, – сухо сказала Илона Альбертовна. – И не только я, кстати сказать.
– Вот как? Кто же еще?
– Антон, – вздохнула старушка. – Покойный Антоша получил точно такое же послание и сказал об этом мне. Кстати, то письмо, которое получила я, вас интересует?
– А оно при вас?
– Представьте себе, молодой человек. – И старушка, щелкнув замочком, полезла в свой ридикюль.
– Когда вы его получили, Илона Альбертовна?
– Там на конверте стоит штамп. Не сомневаюсь, вы сумеете прочесть.
Кошкин взял из ее рук смятый конверт, поглядел на дату и улыбнулся.
– И что, все эти месяцы вы носили письмо с собой?
– Не совсем, – безмятежно ответила Илона Альбертовна. – Я хотела вчера показать письмо Валентину и посмотреть на его лицо. Я была уверена, что это он послал его мне. Понимаете, это было вполне в его духе – наивно думать, что вот, он пошлет обличительное письмо, и убийца запаникует и обязательно сознается. Но раз такие же письма получили моя дочь и зять, – она вздохнула, – это исключено. Вам тут Лиза наговорила бог весть что, как ее отец не любил, но она глупая девочка. Она-то давно забыла, как попала в больницу во втором, кажется, классе, и врачи не знали, что делать, такое серьезное было заболевание. А Валентин ходил по квартире из угла в угол и ревел, как белуга. Сколько он тогда денег потратил, чтобы ее вылечить, не счесть. Зато пластилин она помнит, да. Но не помнит, как ее отец вляпался тогда в какую-то антисоветчину, и его разом перестали везде печатать. Пластилин в подарок – это только потому, что у нас денег не было. А на торт и конфеты мы заняли у его любовницы, она, кстати, актриса была, но неплохая женщина. Ее знакомый из политбюро и помог нам потом разрулить всю эту историю. Прошло совсем немного времени, Советский Союз перестал существовать, и он выбросился из окна. Ходили, правда, слухи, что ему помогли умереть, но я думаю, вряд ли. Он не у дел остался, никому не нужный, стал пить, а много ли человеку надо… Та актриса потом замуж еще два раза выходила. Сначала за оператора, но это такие ненадежные мужчины… вот она и нашла себе какого-то бизнесмена. Американца, по-моему, но русского происхождения…
– Илона Альбертовна, – тактично заметил Филипп, – по-моему, нашему гостю все эти подробности абсолютно ни к чему.
Лиза, не отрываясь, смотрела на мать, словно сегодня увидела ее впервые в жизни.
Или она сама впервые поняла то, о чем даже не догадывалась прежде?
– В самом деле, – сказал Кошкин, – давайте вернемся к нашим делам. Имели место четыре убийства: Евгении Адриановой, которое произошло год назад, ее мужа, отравленного вчера, профессора Свечникова, который вчера же был зарезан, и Анатолия Владимирова, убитого сегодня ночью. Есть ли у вас, здесь присутствующих, какие-то – ну, не знаю, подозрения, или соображения, или вы что-то знаете по поводу этих убийств?
– Можно я? – вмешался Филипп. – Так вот. – Он глубоко вздохнул. – Когда убивали Евгению, я был на работе, а моя жена – дома с детьми. Илона Альбертовна, насколько мне известно, находилась в своей московской квартире. Таким образом, никто из нас не мог в это же время быть на дороге, ведущей в каравеллу, и инсценировать гибель Евгении. Это ясно? У всех нас алиби.
– И кто же может его подтвердить?
– Мои дети, – удивленно ответила Лиза. – Его коллеги по работе, наверное. И швейцар маминого дома.
– Ну да, и спустя год они все будут помнить в мельчайших деталях, – усмехнулся Кошкин. – Не говоря уже о том, что дети не могут выступать свидетелями. Тем более ваши.
– Понимаю, – сердито сказала Лиза. – Вам очень хочется верить, что никакого алиби у нас нет!
– Ничего подобного, – ответил Кошкин. – Непреложное алиби значительно сузило бы круг подозреваемых. Видите ли, то, что профессор Свечников по неизвестной мне причине подтасовал результаты вскрытия, очень сильно осложнило расследование. Потому что оно было начато спустя долгое время, когда многие детали уже успели забыться, а это значит, что работы у меня только прибавилось. Сами понимаете, проверять алиби за вчерашний день и за год до этого дня – совершенно разные вещи.
