Восемнадцатый век можно смело назвать эпохой открытий. Именно в этом столетии была раскрыт секрет денег: достаточно получить право на денежную эмиссию и ты будешь властвовать над миром. Банкиры поняли это очень быстро. Самая быстрорастущая экономика планеты – Североамериканских колоний – сбросив с себя ярмо метрополии, немедля угодила в рабство иного толка. Рабство печатного станка.
Были, впрочем, отдельно взятые несознательные президенты в истории штатов, пытающиеся противостоять прогрессивным идеям европейских финансистов, но их убеждали очень быстро. Нельзя винить народных избранников за непросвещенность и мракобесие – то не вина их была, а беда. Болезнь. Витаминов в организме не хватало. Или железа. Отсюда и скудоумие. А рецепт от такого недуга был прост: несколько свинцовых таблеток на стакан воды. Натощак. Но можно и без воды. И после еды. Не важно. Главное – помогало.
Следующее открытие – общества взаимных кредитов (ОВК), потенциальная угроза для кредитной экономики, на поверку оказалось пшиком. Безобидной хлопушкой. Казалось, чего уж проще. Хочешь накопить на крупную покупку? Сделай несколько взносов, и возьми беспроцентную ссуду. И никакой долговой кабалы. Ан, нет… Лень и жадность. Лень организовываться, и душит жаба, что свои кровные отдаешь без процентов. Банки-то дивиденды платят.
И невдомек обывателю, что банковским процентом он порождает инфляцию, коя и съедает без остатка всю его эфемерную прибыль. Банк – это посредник. Взяв у кого-то 100 рублей взаймы, он отдает их кому-то под проценты. Допустим – под 10 годовых. И этот «кому-то» должен через год вернуть банку уже 110. Но именно этой шапочки в 10 рублей не существует в природе. Их еще не напечатали. Потому-то государство и вынуждено вбрасывать в экономику недостающий червонец, чтобы заемщик смог рассчитаться со своим кредитором. А кому принадлежит печатный станок?
Был еще один камень преткновения на этапе внедрения прогрессивной финансовой системы. Монархия. Как бы мы не относились к ней, но невозможно оспорить один единственный факт: государи императоры в меру сил и способностей служили своему народу. Не банкирам.
Эту проблему решили очень просто. Можно сказать изящно. Монархию объявили не комильфо. Не модна она нынче – демократия рулит. Стадо стало выбирать пастуха. Под неподкупным и беспристрастным взором волков.
Другие шероховатости системы сглаживались ловко выстроенной идеологией от финансов. Без кредитов нельзя. Точка. Экономика сразу умрет. Где взять бедному фабриканту (бакалейщику, купцу и пр.) оборотные средства? Только в банке. Нет, можно, конечно, организовать ОВК для бизнеса, но это хлопотно. Зачем вам лишние головные боли? И кому будет продавать свою, вдруг ставшую излишней, продукцию осчастливленный ссудой фабрикант? Где возьмет деньги обыватель?
И льется в доверчиво подставленные уши реклама. В глазах рябит от придорожных транспарантов. Вас не устраивает банковский процент? Наши специалисты с радостью возьмут ваш капитал в управление. У вас уже много денег и вы не знаете, куда их деть? Лучшие хедж-фонды планеты к вашим услугам. Вперед, братцы-бараны, в счастливое будущее. Мы знаем отличные пастбища с зеленой и сочной травой. Не отставайте, прибавьте шаг! Верьте нам, мы не обманем! А то, что шерсть вашу стрижем, так это только на пользу: легче в пути будет. И не вспотеете…
В первоначальной попытке изменить ход истории Денис вместо одной финансовой системы построил другую – аналогичную. Инерция мышления. Плодами воспользовались уже без него. Убить дракона…
В общем, задача решения не имела. Мелькнула, правда, одна идейка, но показалась столь фантастической, что он отбросил ее без сожаления. Вместе с сучком, на котором едва не остался висеть его глаз.
Прочь дурные мысли! За дорогой лучше смотри, пока шею не свернул. Шлепнув ладонью по крупу, попаданец по прозвищу Сладкий Язык гортанно прикрикнул. Лошадиная команда на местном наречии. Понятливый скакун послушно прибавил шаг.
Звериная тропа, вильнув унавоженным хвостом, вывела его к прозрачному, едва заметному среди буйной лесной поросли роднику. Спешившись, он опустился на четвереньки и принялся с наслаждением лакать обжигающе-холодную воду. Рядом, фыркая от удовольствия, утолял жажду четвероногий друг. Денис, провожая взглядом подхваченную течением белую шапочку пены, запоздало отметил, что на следующем водопое надо будет вставать выше по течению. Выше, чем конь.
Найдя небольшую лужицу, он всмотрелся в собственное отображение. Водяное зерцало бликовало на свету и играло солнечными зайчиками, пряча детали под плавающими листьями. Единственное, что удалось рассмотреть, так это чистое лицо. Низкий поклон вам братья по крови. Хорошо быть трусом. Воинские татуированные знаки доблести изгнанника не прельщали.
Тропка бесшумно стелилась под копыта. Легкая дремота накатила вместе с теплым ветерком, налетевшим из-за холмов. Лаская лицо и путаясь в косичке, воздушный проказник преданно заглядывал в глаза: куда путь держишь, добрый молодец?
К белым людям, куда ж еще. Где-то на задворках сознания испугано копошился Сладкий Язык, подсказывая направление. Недолго осталось.
Не соврал подсказчик – и впрямь недолго. Три разрисованные физиономии радостно скалились из-за натянутых луков. Еще парочка индейцев держала его под прицелом штуцеров. Приплыли. Краснокожий дозор, надо полагать. Лакота-сиу, внес пояснения советчик.
Мысли понеслись вскачь. Галопом. Резко усилившийся поток крови исправно насыщал мозг питательными веществами. Оно и понятно – попробуйте угнаться за собственной лошадью со связанными руками. Денис старался изо всех сил.
До лагеря сиу добрались быстро. Саднила кожа на сбитых коленях и локтях. Плевать, да свадьбы заживет. Лишь бы на местной скво не подженили. Вон как лыбятся. Женихов присматривают? Или это кухарки? Блюдо выбирают. Тогда уж лучше замуж. Он сразу отдастся, даже сопротивляться не будет. Вон та, с пирсингом в носу, вроде бы и ничего. Эй, славяне, вы зачем костер разжигаете? Вдоль хребта пробежал холодок.
Сильные руки втолкнули его в клетку из толстых жердин, связанных между собой сыромятной кожей. Зубами не перегрызешь. Один, похоже, попробовал. Не вышло. Сидит без зуба. Двое других, видать, и не пытались. Эти с зубами. Братья по неволе.
А вот и капо подошел. Солидный дядька, даром, что в перьях. Седой. На дикого кабана похож. Смотрит оценивающе, о чем-то думает. Интересно, о чем? Вот еще один подошел, судя по виду – жрец. Совещаются. Рецепт обсуждают? Или нет… что-то про Утренний Цветок говорят. Мол, рада будет. Рада чему? И кто у них она?
С малых лет он был невезуч. Судьба-лиходейка, знать, такая. То полбеды, что крепостным уродился, так еще и рыжим угораздило свет божий узрить. А как солнце пригреет, снега растопит, конопушки высыпают с жаровню размером. Хоть блины на них жарь в масленицу. Пока младой был, вниманья не уделял такому казусу, а как пятнадцать годков исполнилось, так хоть с обрыва прыгай в воду студеную. Тоска-злодейка душу рвет. Его дружки с девками посадскими в хороводе отплясывают, милуются на задворках, а на него лишь Марфа-кривая глазом косит. Как телка в охотку.
Он с детства о море грезил, кораблики мастерил из липы, да в пруду их пускал. Плотник монастырский дядька Семен, что при Петре-батюшке корабельным мастером служил, ему часто байки травил. Как выпьет жбан вина церковного, так сказ ведет долгий, затейливый. Я, говорит, тебе, Алексашка сын Алферьев, как на духу все обскажу. А у самого слеза бежит по морщинистой щеке и голос пропитой дрожит. Да как начнет сказку сказывать – заслушаешься. И про ветер соленый и парус белый, да про даль бескрайнюю и страны заморские. И воду синюю, что взор бесовской Анюткин.
Да только где ж ему морю-то взяться в Вологде, где речушку куры вброд переходят? Так и жил Алексашка, не тужил, лишь во снах да мечтаньях по мачтам лазал, и крики чаек слышал. Да и что тужить-то ему, если барин добрый был, розгами потчевал раз в седмицу, а по праздникам леденцы дарил сахарные да медовые. Ан, нет, беда пришла кручинушка, как всегда незвано. Вороги лютые усадьбу сожгли, дворню покалечили, а старого барина и вовсе живота лишили. Алексашке свезло тогда, в погребе сидел каменном, вот и цел остался.
Возрадоваться не успел спасению чудесному, как продали горемыку купцу иноземному, голландскому. Мошну имел Гендрик Гоутман немалую, и удача сама ему в руки плыла. Торговые лавки в Амстердаме и Вене, каменная палата о трех житьях и семи светлицах в Вологде, дюжина конных стай, да два корабля в володениях.
Богат был купец, жаден и свиреп. Бил он боем Алексашку смертным за малейшую провинность. Мочи не было терпеть муку адскую, да нет худа без добра – исполнилась мечта его детская, море повидал, во многих странах побывал. И науку постиг немалую: языкам обучился, письму чистому и счету торговому. И привыкать уже начал к участи своей горемышной, да денюшку по грошику откладывать на выкуп, как судьба вдругоряд хвостом свои лисьим вильнула. Кончилось невезенье!
Началось с того, что прослышал Гоутман про град дивный – Заморье. Снарядил корабль и отплыл, Алексашку с собой прихватив. Не глянулся мальчугану тогда город. Крепостицы нет, дома в камне, но от силы пяток дюжин наберется – две улицы всего. Даже ярмарки нет. Правда стройка идет великая, но это когда еще возведут? Словом, забили трюм бочками сорокаведерными с напитком неведомым (бурбон называется) и отбыли в Европу.
Знатный доход купец получил, немалый. Собирался вновь плыть, да хлопоты задержали неотложные. Год минул, пока в путь-дорожку собирались. А как дошли санным путем до Заморья, ахнул Алексашка от изумления. Град стоял перед глазами белокаменный с теремами высокими да прошпектами широкими. И люда в нем прибавилось не меряно.
Две седмицы они щи хлебали кислые на постоялом дворе, шага с него не ступая, заказ ожидаючи. Нельзя было гостям без нужды по улицам бродить. Везде секреты да дозоры понаставлены. А как доставили диковинку жданную, тут не только Алексашка – купец рот открыл и пальцами по столу заскреб, скупость свою диавольскую на свет явив. Руки затряслись, как с перепою. Было чему дивиться: перо самописное золоченое, серебром да каменьями украшенное. Да за такое кошель с золотом отдадут, не чинясь, и еще попросят.
Вот тогда-то и случилось все. Оплошал Алексашка, промашку дал нечаянную. Достал украдкой перо из сундука (они в коробочках деревянных, расписных уложены были) и принялся вертеть его на свету, любуясь. Гоутман и застал его невзначай за этим занятием. Схватил за космы огненные, выволок во двор и давай дубиной охаживать, разве что не с оглоблю толщиной. Хрустнуло что-то, Алексашку испуг взял, думал – спина… но, слава богу, обошлось, палка сломалась. Купец в ярость впал, ногами его топтать принялся и…
Когда побои внезапно прекратились, Алексашка поднял голову и обомлел. Стояла пред ним девица красна, одета ладно, но неброско. В шубейке простой и сапожках сафьяновых. Стояла и смотрела на купца взором кротким, ласковым, но отчего-то притих купец и даже подобрел. Оно и ясно: глядеть бы на такую красу, не отрываясь, и любоваться. Он и Анютку враз забыл, и боль из ребер ушла.
– Не много ли воли взял, купец?
Вроде бы тихонько спросила, едва слышно, но стужей повеяло от слов ее, холодом лютым. Охнул про себя Алексашка, девку глупую жалеючи. Скор Гоутман на расправу, и достанется на ей пироги с лепешками. Не поглядит, что чья-то служка, не побоится. Непомерен гордыней купец – заплатит штраф, но гнев свой не спрячет, норов буйный не обуздает. Богат он и родовит, во многих городах ему почет и уваженье. И приказчик местный, что заказами ведает на перо самописное, любезен с ним, как ни с кем другим.
Скорбь затаилась в груди, тревога проснулась. Достанется девке за шалость его детскую, дурость опрометчивую. Шевельнул губами Алексашка,
