причиной их увечья, не осталось даже воспоминания. Низший человек всегда склонен искать в других причину собственного несчастья.
Отряд стрелков растянулся вдоль главной улицы города. Один за другим сухо щелкали тетивы аркебузов, уничтожая все живое, что попадалось стрелкам на глаза. Ребенок ли, старик ли, брюхатая баба – какая разница? Из ребенка вырастет воин. Беременная родит воина. Слепой, бывший когда-то воином, может ударить копьем на слух. Обруби корни – и засохнет дерево. Так зачем рубить, надрываясь, толстенный ствол, когда можно решить все гораздо проще?
Глаза Желтозубых возбужденно блестели из-под окровавленных повязок, которыми были замотаны их лица. Азарт охоты глушит любую боль, и тем более слаще охота, когда жертвы не оказывают сопротивления.
Вдруг за спинами стрелков раздался низкий утробный рев.
Все разом обернулись, вскидывая взведенное оружие.
От ворот к ним бежал человек.
Но человек ли?
Грязные лохмотья, которые прилипли к его телу, вряд ли можно было назвать одеждой. Черные от сажи всклокоченные волосы больше напоминали вздыбленную шерсть дикого зверя. Это впечатление усиливали глаза, горящие нечеловеческой яростью на перемазанном грязью лице. Лишь большой колун, насаженный на длинное топорище, который существо держало в руках, указывал на то, что к стрелкам приближается все-таки человек.
Старший отряда коротко рявкнул. Тетивы аркебузов хлопнули одновременно. Но существо, лишь вздрогнув всем телом, продолжало приближаться, на бегу занося над головой свой страшный топор…
Когда горшок с человечьим жиром ударил в проезжую башню, Тюря как раз оттаскивал назад огнеметную машину Ли, в которую требовалось долить зажигательной смеси. Это его и спасло.
Горящий жир плеснул на сторожей, и их тела мгновенно охватило пламя. Тюря сдернул с машины мокрую коровью шкуру и бросился было вперед – набросить хоть на одного, попытаться сбить пламя.
– Назад! – прорычал Кузьма. И тут же упал, сраженный железной пулей, выпущенной из аркебуза. Тогда Тюря бросился к Егору, почти уже превратившемуся в живой факел, но тот нашел в себе силы сделать последнее движение, спасшее Тюре жизнь.
Мощный удар ногой отбросил Тюрю назад, да так, что он перекувырнулся через невысокое ограждение задней части смотровой площадки, и, грянувшись оземь с пятисаженной высоты, потерял сознание…
Наверно, его сочли мертвым и свои, и чужие.
Первое, что он увидел, когда пришел в себя, были открытые ворота. И люди. Мертвые люди вокруг, куда ни кинь взгляд.
И где-то среди них была
Тюря рассеянно подобрал валявшийся рядом топор, выпавший из-за опояски при падении, и побрел к распахнутым воротам. Где-то сзади слышались крики, но здесь, у ворот, было пустынно.
Он перешел мост и, распихав руками распухшие трупы, плававшие на поверхности, несколько раз нырнул в затхлую воду рва, пытаясь добраться до кольев. Наверно,
До кольев он добрался лишь единожды – ров был очень глубоким. Наколов ладонь о пустое деревянное острие, Тюря понял, что
Тогда он вылез из рва и снова вернулся в город.
И увидел их.
Они ожили. Те самые заточенные колья с окровавленными головами повылазили из рва, нашли самострелы, убившие не только
Ну уж нет! В третий раз им
Они огрызнулись своими самострелами и даже несколько раз толкнули Тюрю. Но что может сделать человеку прогнившая до сердцевины деревяшка? Ясно дело, ничего.
Дерево было трухлявым и рубилось легко. Когда дело было сделано, Тюря огляделся вокруг и улыбнулся.
Колья валялись вокруг и больше никому не могли причинить вреда. Гнилое дерево легко рубится, это здоровое попробуй свали!
Тюря поморщился и вытащил сапог из серо-красной жижи, вытекавшей из верхушки самого большого кола.
– Надо же, насколько его черви проели, – с сожалением покачал головой Тюря. – А я новые сапоги замарал…
И тут Тюря почувствовал, насколько он устал.
Купол церкви полыхал – заряд ордынской осадной машины попал прямиком в колокольню. Дым немилосердно ел глаза, но отец Серафим продолжал творить молитву. Снаружи доносился шум боя и крики боли. Поначалу священник твердо решил принять смерть у алтаря, но сейчас ему в голову пришла мысль, что негоже духовному отцу запираться в храме, отделяясь его стенами от детей своих в час их скорби.
Положив на престол[158] Евангелие, отец Серафим прошел через храм и распахнул двери.
Ему показалось, что он открыл врата в ад.
Город горел. Клубы черного, тяжелого дыма неохотно поднимались к небу. Темные тени носились по улицам, врывались в уцелевшие дома, грабя и растаскивая все, что попадалось под руку. Всадник в чешуйчатой броне, визжа и размахивая окровавленным клинком, пронесся мимо священника, гонясь за щенком, который улепетывал вдоль улицы, приволакивая заднюю ногу.
Ордынец уже почти настиг собачонку, когда под ноги коню кинулась молодая девчушка. Подхватив щенка, она шустро метнулась к проходу между заборами, но всадник оказался проворнее.
Круто осадив коня, он выпрыгнул из седла, в два прыжка настиг девушку и, повалив ее на землю, принялся с остервенением рвать на ней одежду. Щенок вырвался и с визгом скрылся под ближайшим забором. Девушка рванулась было следом, но пальцы ордынца были словно из железа. Он уже справился с поясом и полушубком и сейчас рвал исподнюю рубаху. Девушка тоненько закричала.
Что-то нехорошее стало вползать в душу священника. Вмиг взмокшие ладони сами собой сжались в кулаки.
– Господи, да что ж это деется-то?! – прошептал отец Серафим. – Как же это, Господи?!!
Словно в ответ на его слова где-то высоко над головой раздался громкий треск. Прогоревший купол осел, и добрая половина его рухнула внутрь храма. Массивный деревянный крест, венчавший верхушку церкви, качнулся, отломился от основания и горящей кометой понесся к земле.
Огненное распятие высотой мало не в рост человека вонзилось в землю в двух шагах от священника.
Ордынец, услышав удар, оторвался на мгновение от своей жертвы, смерил взглядом неподвижную фигуру отца Серафима и пылающий крест рядом с нею, засмеялся чему-то и принялся стаскивать с себя доспех, не забывая при этом давить коленом на живот девушки – мало ли, вдруг улизнет.
Но девчушке было уже не до побега. Она просто схватилась ладошками за колено ордынца, пыталась