Я все-таки открыл глаза и успел отвести волосатую ладонь от своего лица. Получилось у меня не очень — просто удар предплечьем по пальцам вместо вежливого отказа.
— Ай, зачем дерешься? — взвизгнул Зюн.
Его бородатую рожу я уже видел вполне отчетливо. Что, впрочем, неудивительно после терапии водой, температурой близкой к нулю.
— Сорри, — проворчал я, приподнимаясь на локте.
Похоже, смерть дала мне еще одну небольшую отсрочку. Я лежал на насыпи, поросшей густой травой. Невдалеке виднелись остатки железнодорожной платформы с гнутыми прутьями арматуры, торчащими из бетонных обломков словно когти неведомого монстра, пытающегося вылезти наружу из недр мертвой планеты. Прямо перед моим носом вдаль тянулись рельсы. На удивление новые, гладкие, словно только- только с завода. Но еще более удивительным было следующее явление — между ними спокойно и величаво нес свои воды ручей, берегами которого были эти самые рельсы. Кристально чистая вода вровень с уровнем полотна, словно прозрачная, сверкающая лента, тянущаяся от самого горизонта.
Редкие, слабые лучики солнца едва пробивались сквозь мрачные, серые тучи, вновь набежавшие на небо с рассветом. Итак, рассвет. Получается, Крюку все-таки удалось вытащить нас обоих, при этом я целую ночь провалялся труп трупом, а под утро пришел в себя. Сколько мне там насчитала Айгуль? Сутки с того момента, как мы встретились? Надеюсь, она ошиблась, а то получается, что Крюк зря старался, и мне осталось всего несколько часов…
В одном шаге от меня блестел и переливался странный ручей, отражая от себя и многократно усиливая неяркий солнечный свет. Чудо? Ага, оно самое. Из тех, от которых лучше держаться подальше. Весь мой прежний опыт подсказывал — место поганое. Пожалуй, худшее из всего, что мне доводилось встречать. И не только в странном ручье дело. Дело совсем в другом…
Почти сразу за насыпью от земли до самого неба вздымалась вверх сплошная стена густого тумана. Громадные клубы кирпичного цвета неторопливо плыли куда-то, растягиваясь в разные стороны на многие километры, переплетаясь между собой, словно щупальца гигантского осьминога. Странное и жуткое явление природы напоминало стенку невообразимо огромного прозрачного аквариума, наполненного чуждой всему живому органикой, которая непонятно как и откуда случайно попала в этот мир, приспособилась и теперь существует в нем, живя по каким-то своим, неведомым законам.
— Красный туман, — с почтением произнес Зюн. И поклонился. Не мне, естественно, а туману.
— Спасибо, кэп, — усмехнулся я.
И удивился собственным ощущениям.
Правую половину лица я не чувствовал вообще. Зато ощущал, как легкий, прохладный ветерок, идущий от воды, холодит и щекочет язык. Такое могло быть лишь в одном случае — рана выгнила изнутри и стала сквозной. Но при этом мое общее состояние было более-менее. Такое бывает, например, при острой лучевой болезни, когда человеку, хватанувшему смертельную дозу, сначала хреново не на шутку, но потом его отпускает, и он некоторое время чувствует себя вполне прилично.
Я поднялся на ноги.
— Хороший вода, — ощерился Зюн, при этом стараясь не смотреть на меня. — Сила мала-мала дает.
Может, он был и прав. Может, дело в воде. Но навязчивый ветерок и красноречивый взгляд разбойника ясно говорил о том, что чудес не бывает, и моим портретом в самый раз сейчас пугать непослушных детишек. Главное, чтоб потом заиками на всю жизнь не остались.
Крюк смотрел на меня с явным сочувствием, задумчиво вертя в руке стальную загогулину, которой был обязан своим прозвищем. Цепь, тянущаяся от крюка к шарнирному локтевому суставу, нервно позвякивала.
— Ты вот что, парень, иди к своим, — сказал я. — И спасибо за все.
— Я пойду с тобой, — хмуро сказал Крюк. — Вдруг ты не дойдешь…
— Теперь дойду, — успокоил я его. — Иди. Своим ты нужнее. Может, встретимся еще когда на Пути воина. Жизнь, она такая, спиралью заворачивается. Как-нибудь на новом витке пересечемся — рассчитаемся.
— Хорошие слова, — улыбнулся Крюк.
— Не мои, — осторожно улыбнулся я в ответ левым краем рта. — Друг один хороший так говорил.
— Ну что ж, удачи, воин. Пойду я.
— И тебе удачи…[3]
Когда лязганье цепи скрылось за небольшой рощицей лысых деревьев, я повернулся к Зюну.
— Ну что, брателло, не пора ли нам уйти в туман?
Однорукий «брателло» опасливо на меня покосился.
— Ты хомо. Ты Зюну не брат.
— Эт точно, — задумчиво проговорил я, глядя на жуткую клубящуюся стену. — Не брат ты мне, а просто браток местный. Ну да ладно. Пошли, что ли?
Зюн нерешительно топтался на одном месте.
— Чего?
— Там до Последний война хомо собак разводили, — кивнул он в сторону Красного тумана. — Много собак. «Кинологи» называлыся. За большой забор страшный собак был. Когда война случилася, время прошло — они еще страшней стал. Теперь в туман живет. Редко оттуда выходят. Как выходят — все подряд живое едят…
— Да тут по ходу все друг друга жрут, — сказал я. — Пошли. А то от твоих обрубков уже воняет, причем от обоих. И мне что-то снова не комильфо…
Действительно, успокоившаяся было тошнота вновь начала подниматься от желудка к горлу. Пока медленно, но, увы, неотвратимо…
Я пошел вперед. Шагнул в странный ручей, через кожу берцев ощутив страшный холод сверкающей воды. В другое время, скорее, перепрыгнул бы неестественное явление природы, но сейчас не другое время, а то самое, когда главное на ногах удержаться. В воде задерживаться не стал. Перешел ручей и, аккуратно съехав по насыпи на каблуках, продолжил движение вперед.
За спиной послышалось шуршание. Зюн, наконец, решился и поспешил за мной. Это нормально. Всегда проще идти за тем, кто впереди, чем самому переть буром незнамо куда. Я, конечно, парень смелый, особенно с девчонками, но и меня все больше охватывала робость при виде колоссальной стены тумана. Жутко? Еще бы. А идти все равно надо. Так вот всегда правильные дела и делаются: страшно, не хочу, ну его на фиг, лучше сдохну как все нормальные люди — лягу на землю и окочурюсь… Ан нет, хрен тебе по всему циферблату, уважаемый внутренний голос. Я с тобой, конечно, согласен. Но я решил по-другому…
Вблизи Туман был похож на плотную взвесь, состоящую из мириад крошечных пылинок… а может, букашек. Ведь не могут же пылинки сами по себе сбиваться в стаи и носиться по таким бешеным траекториям? Хотя черт его знает, мне уже без разницы. Мутило меня все сильнее, а в глазах начинали плавать бензиновые разноцветные пятна. Пока блеклые, но что им мешает набрать насыщенность?
Короче, я просто шагнул вперед, как когда-то давно сделал это на парашютной вышке. Страшно, конечно? — вышка слегка покачивалась от сильного ветра, а люди внизу казались маленькими, будто игрушечные солдатики. Но слезать вниз еще страшнее… Ну вот, тут то же самое.
Вопреки ожиданиям, меня не закружило-завертело в хороводе гигантских щупалец кирпичного цвета. Просто руки и левую щеку вдруг закололи миллионы маленьких иголочек. Неприятно, конечно, но вполне терпимо. А правая, разрезанная половина лица, как и раньше, не чувствовала ни фига. Ну это ж всяко лучше, чем когда болит так, что хоть на стенку лезь. Во всем надо искать свои плюсы.
Я шел уже около минуты, а может, и больше. В этой мешанине красных вихрей время странным образом потеряло и счет, и смысл. Ну да, в общем-то, на кой нужно время в месте, где ничего не меняется, лишь красная пыль играет сама с собой и с человеком, который забрел сюда бес его знает зачем…
Я сделал очередной шаг — и неожиданно все кончилось. Пыльные вихри исчезли сами собой, будто их и не было никогда…
Вокруг меня простирался мрачный мир без конца и начала. Трава цвета крови тихо шептала о чем-то у моих ног, колышимая легким ветерком. Тяжелое, багровое небо нависало над окровавленной землей словно
