В его интонации было столько официоза. А эта «дорогая» совсем вывела Аню из себя.
– Мишка! Прости меня, пожалуйста. Мне просто стало очень страшно за нашу будущую жизнь. Я вдруг поняла, какие мы с тобой еще дети. Мы словно забрались с тобой в пустой вагон, заигрались, а вагон вдруг прицепили к локомотиву, и потащило нас неизвестно куда. Мы выскочили на площадку. Там сквозняк, в разбитом окне мелькают деревья, столбы. Нас куда-то везут с тобой, а мы ничего не можем сделать. Мы прижались друг к другу. Я не знаю, как тебе, а мне очень страшно…
Аня забралась к Михаилу на руки, поджав ноги, будто по полу дуло, или ползало страшное насекомое.
– Как мы с тобой будем жить дальше? – шептала она ему в шею. – Я никогда не думала о деньгах. В детстве, юности я жила в маленьком поселке. Там была совсем другая жизнь, другая одежда, другая… валюта. Главное, за реку, лес, воздух не надо было платить. Потом была семья художников Лонгиных. Там тоже, можно сказать, не было денег. Они все время лежали в шкафчике, в кармане, бумажнике, сумочке, надо было только порыться. Я и сейчас не хочу о них думать. Но жизнь заставляет! Они исчезают, их почти нет, но они болят, как отрезанная нога. Я стала чувствовать легкость кошелька, стала читать цифры на ценниках в магазине. Вчера я купила самые дешевые яблоки в овощном киоске, и мне стало стыдно перед продавщицей, потому что она все поняла. Торгаши чувствуют деньги, они видят нас насквозь, понимают, когда их нет, а главное, что мы этого боимся и стесняемся. Мне, действительно, было перед ней стыдно…
– Ты у меня очень сильная, – говорил ей Михаил, убаюкивая Аню, как больного ребенка. – Таких сильных, как ты, вообще не бывает на свете. Просто ты была маленькой девочкой, а теперь вдруг повзрослела. Ложилась спать с куклами, а проснулась с мужем.
– До тебя у меня были куклы?
– Конечно, одни куклы. Нарисованные холсты, театральные декорации, картонные дома, Пьеро, Арлекин, Мальвина. Теперь все будет по-другому. Может, это не так красиво и ярко, зато по-настоящему. Поначалу будет нелегко. Этот мир навалится на тебя, как злые школьники на новенькую девочку, да еще такую маленькую, да еще с такой челочкой. Они же не знают, что ты, на самом деле, сильный человек, настоящий боец…
– Правильно, – прошептала Аня, как убежденная, заговоренная взрослым девочка. – А ты, опер, научишь меня приемам джиу-джитсу?
– Конечно, научу. Но только не опер, а следователь, не джиу-джитсу, а дзю-дзютсу, не приемам, а… Приемы, взятые отдельно, вырванные из контекста, никогда не действуют, разве что случайно. Кстати, у меня никогда не было ученика. Ты будешь первым…
– Ученицей.
– В боевом искусстве не может быть учениц, только ученики. Теперь я имею право обучать. Между прочим, вот тебе еще одна доходная статья. Сниму в аренду зал, открою школу. Правда, ты меня больше по вечерам не будешь видеть…
– Я же тоже буду в спортивном зале, в первом ряду, – Аня ткнула острым локотком в близкий, беззащитный живот.
– Правильно. Ты возьмешь на себя всю организационную часть. Рекламу, сбор денег, аренду, печати, грамоты, свидетельства, регистрации…
– А ты будешь заниматься только творчеством? – ревниво спросила Аня.
– Да, – мечтательно проговорил Корнилов. – С утра буду ловить преступников, а поздно вечером и в выходные – хороших людей… Мне, кажется, лет девять было, когда я пришел в зал дзюдо. Сначала мы занимались в спортивных костюмах, а потом тренер объявил, что надо сдавать деньги на кимоно. Мама работала медсестрой. Все сдали, а я – нет. Но заказ что-то задерживался, и я пока был, как и все. Потом кимоно привезли, и на следующую тренировку все пришли, как настоящие дзюдоисты. Тренер учил их повязывать пояс, складывать куртку и штаны. Мама укоротила и перешила мне свой белый халат медсестры. На следующее занятие я вошел в зал в тренировочных штанишках и укороченном белом халатике. Весь зал затрясся от смеха, как во время одновременной отработки страховки. Знаешь, как меня прозвали?
– Доктором… Пилюлькиным? – спросила Аня.
– Как ты догадалась? – удивился Михаил.
– А я была там, рядом с тобой. Тебе только казалось, что ты один…
– Вы плачете, Анютины Глазки? Не плачьте, эта история кончается хорошо. Вернее, она еще не кончается… Когда мы боролись, мой халатик рвался от малейшего рывка. У нас были хорошие ребята, а были и негодяйчики. Вот эти старались специально порвать мне халат.
А потом было первенство нашего ДСО. Моего тренера звали Александр Измайлович. Он принес мне перед соревнованиями свое старенькое кимоно, подвернутое для меня, и сказал: «Они выделили тебя из всех, чтобы смеяться над тобой, как над самым худшим. Сейчас у тебя есть возможность доказать обратное».
Я занял первое место – единственный из нашей секции. Постирал и выгладил кимоно, принес на следующую тренировку. «Потом отдашь», – сказал мне тренер. Я несколько раз приносил ему чистое, отглаженное кимоно, вернее, дзюдо-ги, а он говорил «потом»… Это кимоно у меня до сих пор лежит. Где сейчас мой первый тренер? На пенсии, наверное?
– А ты найди его, – предложила Аня, – и подари ему кимоно, только новое, и черный пояс, который тебе вручили японцы.
– Вот этого я делать не буду.
– Почему? – удивилась Аня. – Это так красиво, ритуально!
– Именно поэтому не буду. Не такой мужик Александр Измайлович. За такие красивости он, чего доброго, и по шее даст. И правильно… Доктор Пилюлькин. Я и представить себе не мог, что когда-то у Пилюлькина будет второй дан, черный пояс, полученные не за деньги, не у чиновника от спорта, а в Японии, от патриарха школы.
– Он тебя приметил и благословил?
– Да, благословил. Не смейся. Между прочим, он обещал мне на следующий год выслать приглашение на семинар. А я еще посмотрю, кого из учеников взять с собой.
К тому же, у школы есть филиал в Германии, куда я тоже могу приехать, как свой, родной человек.
– Я с тобой дружу, – сказала Аня, пододвигаясь еще ближе, хотя ближе было некуда. —
А я сегодня ходила насчет работы в одну… в одно издательство. Меня, правда, Оля Москаленко к себе зовет в оптовую торговлю, но мне к ней не очень хочется. Я ее очень люблю и знаю, что она для меня все сделает. Но работать под ее началом – это как учиться в классе, где твоя мать – классный руководитель, или старшая сестра – завуч. Я уж лучше сама попробую.
– А может, тебе в науку пойти?
– В какую науку?
– Поступишь в аспирантуру, напишешь диссертацию, защитишься… Ты же мечтала писать диплом по этому… «Суров ты был, ты в молодые годы умел рассудку страсти подчинять…»
– Серенький Медвежонок! Ты опять все перепутал, – расхохоталась Аня, не замечая, что Корнилов заговорщицки подмигнул кому-то невидимому. – «Любви, надежды, тихой славы, недолго нежил нас обман…» Чаадаев Петр Яковлевич. Запомни, Медвежонок. Предлагаю сделку. Ты обучаешь меня дзю-дзюцу, а я тебя просвещаю, сею в тебе разумное, доброе, вечное.
Пальцы Ани застучали, как зернышки, по черепу Михаила.
– «Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман», – проговорил Михаил.
В этот вечер к квартире Корниловых, пока они так мило беседовали, кто-то словно проложил незарастающую народную тропу. Сначала в дверь позвонили люди с какими-то подписными листами в руках. Потом соседка по лестничной площадке «побеспокоила». Она рассказала, что прошлой ночью в соседнем подъезде срезали все электросчетчики. Этой ночью ожидается то же самое и на их лестнице. Соседка собиралась сидеть всю ночь с включенным светом, чтобы застукать преступников. Затем позвонил соседский ребенок, очень хороший рассудительный мальчик, который уходил погулять, но боялся потерять ключи. Корниловы не успели положить под зеркало ключи с брелком в виде показывающей язык глумливой рожицы, как пришла его мама.
Следующий звонок в дверь был встречен стоном обоих супругов.
