бока. — Вы который раз пропускаете очередь по уборке мест общего пользования. Ладно, сортир у вас свой, мы не претендуем, но коридор или хотя бы кухня…
— Гоша, — устало сказал Нил, отодвинув оторопевшую тетю Фиру, — завтра утром я заеду за остальными вещами, а вечером, будь другом, позвони в одно место, номер я скажу, и передай Линде, что ее квартиру я освободил, и она может возвращаться.
— А сам? — спросил Гоша с набитым ртом.
— А сам не могу. Голос ее слышать не могу.
— Да я не про то. Сам-то где теперь обретаешься?
— К матери вернулся.
— Понятно… Я позвоню, конечно.
— Нил, у вас все так серьезно? — с интересом встряла тетя Фира. — Вы знаете, я не хотела вам говорить, но летом, в ваше отсутствие она принимала у себя мужчину…
— Спасибо, мне это уже неинтересно. Оказавшись на Большом проспекте, он зашел в «Пингвин» и взял двойной кофе и рюмку коньяку. С соседнего столика ему призывно улыбнулась симпатичная румяная девушка в белой пушистой шапочке и расстегнутом белом полушубке. Нил ответил ей рассеянной полуулыбкой и поднес рюмку к губам.
— Опять не узнал меня? — кокетливо спросила девушка, пересев к нему.
— Нет, — честно признался он, хотя голос показался ему знакомым.
— Я же Линда.
Нил замер с раскрытым ртом. Девушка сняла шапку, и по ее плечам рассыпались золотистые волосы. Нил облегченно выдохнул:
— Зарецкая.
— Задонская! — топнув ножкой, поправила она. — Ты вообще на редкость внимательный джентльмен. Летом к нам в «Борей» приезжал, так даже поздороваться не подошел.
— Извини…
— Извиню, если сто мороженого купишь. С сиропом.
— Слушай, Задонская, а может, чего-нибудь посущественней? Шампанское будешь?
— А вот буду! — Она состроила капризную гримаску. — Только сладкого. И пирожного…
Они пили теплое, сладкое шампанское, вспоминали лето, смеялись, перемывали косточки общим знакомым.
— Что-то твоя благоверная на фак носа не кажет, — заметила Задонская.
— Академический взяла.
— Вот как? А-а, в семействе Баренцевых ожидается прибавление.
— Сомневаюсь. Скорее наоборот, убавление.
— Как понимать твои странные слова?
— Никак. Я сам ее давно не видел, а про академический мне в деканате сказали.
— Давно не видел? Ничего, Баренцев, не грусти, жена — не перчатки.
— А твои странные слова как понимать?
— Перчатки если купил — так уж до самой весны таскать приходится, а жена… Не знаю, как ты, а я что-то проголодалась.
— В чем проблема? Тут совсем недалеко есть несколько вполне пристойных точек. Пойдем, я угощаю.
— Смеешься? Мой желудок не воспринимает наш общепит даже в ресторанном варианте. Как ты относишься к телятине, запеченной в швейцарском сыре с шампиньонами?
— Сгораю от желания познакомиться.
— В таком случае я тебя приглашаю. Только по дороге заедем в гастроном. Телятину полагается запивать легким вином…
Марина Задонская жила в монументальном «сталинском» доме, вогнутым фасадом выходящем на Светлановскую площадь. Путь с Петроградки неблизкий, но они домчали за несколько минут на лихо остановленной ею черной «Волге». В дороге они продолжили легкий, ни к чему не обязывающий треп. Нил не без интереса изучал собеседницу. Прежде он видел Задонскую размалеванной хипушкой в драных джинсах и серенькой отличницей в строгом платьице, мало чем отличающемся от школьной униформы. Теперь она представала перед ним в новом обличий — раскованной, уверенной в себе светской девицы, и он пока не определил, симпатично ему это обличие или не очень.
Квартира произвела на Нила двойственное впечатление. Просторная, обставленная добротной импортной мебелью, оклеенная рельефными импортными обоями под рогожку, на кухне изразцовый сине- белый кафель («Голландский», — небрежно бросила Марина, уловив его заинтересованный взгляд), в ванной множество флакончиков и баночек с иностранными этикетками, белая плоская стиральная машина с металлической плашкой «Electrolux». Однако во всем этом благоустройстве Нил ощутил некоторый несимпатичный подтекст: оно призвано было не столько создать комфорт, сколько напомнить обитателям квартиры об их избранности, а посетителю указать его истинное место, прочертить границу между ним и хозяевами. Мол, сколько ты, дорогой совок, ни вкалывай, ни воруй, ни ловчи, ни выслуживайся, все равно не сравняться тебе с ними, с номенклатурно-выездными, рылом не вышел. Такая спесь неодушевленных вещей была Нилу немного досадна, но больше смешна. Он весело плюхнулся прямо в уличных ботинках на обитый желтым плюшем длинный диван, потом решил, что это будет уже слишком, и быстренько, пока Задонская еще прихорашивалась в своей комнате, скинул ботинки и остался в одних носках. Марина выплыла в обличий тоже весьма неформальном — на ней было надето нечто пенистое, волнистое, на громадных перламутровых пуговицах, не то торжественно-интимный халат, не то парадно-будуарный пеньюар. Во всяком случае, Нил оценил это, хотя постарался виду не подать.
Для разгона перед телятиной был подан копченый угорь. Прихлебывая шабли молдавского разлива, Нил с улыбкой наблюдал, как старательно Марина орудует серебряным ножом и вилкой, отсекая от змееподобной тушки микроскопические кусочки, обмакивает в розовый хрен, деликатно подносит к напомаженному ротику. Ее движения были столь же откровенно чувственны, как и ее наряд.
«Однако! — подумал Нил. — Да ты нарасхват, Баренцев. С одной Линдой разобраться не успел, а тут как тут другая, похоже, на все готовая… А что, имеет ли смысл тушеваться?»
Мысль была чужая и неуютная.
— Предки когда явятся? — поинтересовался он.
— Примерно через полгодика. В отпуск. А что? — Она одарила его лукавым взглядом.
— В таком случае, я покурю прямо здесь. Можно?
— Кури. — Она вздохнула, красиво колыхнув грудью. — А я покамест телятину поставлю разогреть…
После горячего они танцевали под «Аббу», и она прижималась к нему, пыталась снизу заглянуть в глаза, но он плотно их зажмуривал. Потом пили чай с тортом, а потом рассматривали изданный во Франции альбом Сальвадора Дали. От перевернутых радуг, ржавых рыцарей, разжиженных циферблатов, любовно вырисованных какашек жаркого дыхания Задонской у Нила заболела голова, и очень захотелось домой. Он потянулся и встал.
— Мариночка, у тебя было очень мило. И вкусно. Даже не знаю, как тебя благодарить. Она молчала.
— Давай хоть посуду помою, что ли?
— Как хочешь… — умирающим голосом проговорила Задонская.
В этом доме не было проблем ни с моющими средствами, ни с горячей водой, так что с посудой Нил справился оперативно, попутно приговорив недопитую бутылку сухого. Больше здесь делать было нечего, однако приличия требовали попрощаться с хозяйкой, и Нил заглянул в гостиную. Но там было пусто.
— Марина! — громко позвал он. — Марина, я ухожу. Из ее комнаты донесся жалобный стон.
— Марина, что с тобой?
— Мне плохо…
Он вбежал в комнату и увидел ее разметавшейся на кровати. Глаза ее были закрыты, халат-пеньюар некрасиво задрался, дыхание было прерывистым, судорожным.
— Марина, что с тобой?
