А по дороге подумать обо всем, что поведал ему Пригарин. Он уже потянулся было, но она остановила.
— Ты не знаешь, которую. Лучше меня подержи! — И она мгновенно забралась на табуретку, а оттуда еще и на полку. Но прежде, чем оторвать вторую ногу от стула, скомандовала, глядя на него сверху вниз и снисходительно улыбаясь:
— Ну, держи! Я же упаду!
На вопрос, за какое же место ее держать, достойного ответа он так и не нашел. За что ни возьмись — все как-то двусмысленно. Но она покачнулась и ойкнула, и ему ничего не осталось, как мгновенно схватить ее за ноги выше колен, да еще и под халатом. Придя в ужас от содеянного, он чуть было ее вообще не отпустил. Но вовремя спохватился.
Наташа нарочито медленно перебирала все рулоны, которые только были. Потом наконец стащила с полки самый из них тяжелый. И жалостливо попросила:
— Сними меня отсюда, Женечка. У меня руки заняты. Схватиться нечем.
На этот раз ему захотелось предложить ей «схватиться» зубами. Но все-таки он сдержался.
Только шумно вдохнул и стащил ее под мышки вниз. Таким профессиональным «санитарским» движением, каким привык уже подсаживать лежачих больных, желающих получить судно. Собственно, и ассоциации у него возникли именно такие. А вовсе не те, на которые рассчитывала Наташа.
Она же решила, что почва вполне подготовлена.
Опустила рулон на пол. Повернулась к нему и, не обращая внимания на его изумленный взгляд, положила руки ему на плечи и жарко прошептала:
— Умеешь целоваться? Хочешь научу? — Она неотвратимо стала к нему приближаться. Но он вдруг сильно ее оттолкнул. Да так, что она чуть не упала, споткнувшись о лежащий на полу рулон.
— С сестрой, — неожиданно жестко сказал он, нельзя!
Решительно выходя из подсобки и ударившись плечом о косяк, он услышал ее крикливый, резко изменившийся тон:
— Ах так, да? Смотри, какой гордый. Что ж думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь?
Дай думаю, мальчику жизнь скрашу. А ему — не нравится. Пожалеешь… Гаденыш. Будешь меня век помнить.
— Да уж… Не забуду, — пробормотал он, уже выбегая на лестницу.
— Лариса Алексеевна, ну как можно работать рядом с таким человеком? У меня же жених есть. Что мне ему рассказывать? Что я в подсобку боюсь заходить, потому что санитаров таких набрали, что хоть увольняйся всем составом. Ну что ж это такое? Да гнать таких надо!
Могучая старшая сестра Лариса, с высокой прической из толстых крашенных хной волос, шла по коридору. А рядом приставными шажками, обняв руками чью-то историю болезни, передвигалась сестричка Наташа Муранец.
— Да какое там гнать? Наташа! — сокрушенно вздыхала Лариса Алексеевна. — А кто работать будет? Кому инфарктников перекладывать — тебе с Олей? Да не смеши ты меня! Скажу ему, так и быть. Но и ты веди себя поприличней.
Смотрите, Лариса Алексеевна, — стервозно поджав губы, напирала Наташа, — если вы его оставите, я заявление мигом напишу. Я просто не могу после всего приходить на работу и видеть, что он тут шныряет. У меня руки трясутся — в вену не попасть! Больным же хуже будет. А сестры в каждой больнице нужны.
У меня подружка в больнице Ленина. Им тоже народ нужен. И больница, между прочим, еще получше нашей.
— Наташа, ну чего ты наговариваешь на него, а? — Лариса даже приостановилась и всплеснула руками. — Ведь цела же, невредима!
— Вон синяк какой, смотрите. — Наташа задрала халатик и показала вполне созревший фиолетовый синяк.
— Лапочка моя, так и я тебе такой показать могу… О тумбочку позавчера ударилась.
— Знаете, Лариса Алексеевна, ищите потом сестричек!.. Таких не найдете.
— Да зачем ты ему нужна? Он, вон, пацан еще совсем. Работает как славно. Всем-то ты нужна. Даже с митральными клапанами вставными за тобой бегут и падают. Хоть к кроватям привязывай, ей Богу! А не показалось? Работала бы лучше, да не бегала за санитарами по подсобкам.
— Я не бегала, — со слезами в голосе оскорбление сказала Наташа. — Я его клеенку достать попросила. Сволочь! Не могу. — Она всхлипнула. — И вы его еще защищаете! Ларисочка Алексевна! Придется увольняться теперь из-за санитара какого-то полоумного…
Когда он сел за свою парту, вынул из портфеля учебник английского и тетрадку, ему совершенно отчетливо показалось, что все это уже было. Что точно так же, закрывая наискосок букву Е, уже лежала когда-то тетрадка. И точно так же упала у кого-то на пол линейка, и чья-то рука зашарила под партой. Дежа-вю случались с ним нечасто. Перенервничал. А может, устал.
Он очень хотел увидеть Альбину. Просто посмотреть на нее. Занавесить ее лицом навязчиво выплывающие из подсознания голубенькие глазки. Но ее еще не было. Он специально пришел немного пораньше. Чтобы успеть посмотреть.
Но она в этот день опаздывала.
С Альбиной он не виделся уже несколько дней.
То, что они каждый день встречались в школе, не считалось. С этой недели после уроков она стала ходить на дополнительные занятия по химии. Из двух десятых классов в медицинский собиралось поступать шесть человек. Двое — в педиатрический, четверо в Первый мед. По доброте душевной Татьяна Викторовна решила преподать им химию немного поглубже, чем в школьной программе. И теперь Альбина задерживалась на час.
Ждать ее Женька не мог.
Он сам ничего не успевал. В пять ему надо было уже бежать на работу. Приходил он домой в девять. Оставалось только четыре свободных дня. А вопросов к экзаменам было море. Иногда он впадал в панику, перечитывая их и понимая, что не то, что ответов не знает, но и не понимает, о чем идет речь в вопросах. Этот учебный год промелькнул для него незаметно. А вот так, после всего хорошего, что подарила ему судьба, взять и провалиться на выпускных экзаменах он позволить себе не мог.
Она вошла в класс со звонком. Женьке пришлось подавить в себе неожиданное мерзкое чувство отчаянного страха. Страха, что он может ее потерять. Что она покатится в свою новую институтскую жизнь и даже ждать ее за углом у него не будет никакой возможности, а может быть, и права. И как же тогда жить? Ради кого совершать поступки и преодолевать свои собственные слабости?
Прикрывшись от всех ладонью, он смотрел на нее. На ее точеный профиль и выбившуюся из хвоста волнистую прядь волос. Он вынул из тетрадки промокашку и попробовал зарисовать эту красоту на память. Но чернила сразу же начали расплываться. И уже в следующую секунду получившийся образ превратился в синего причудливого червяка.
После уроков он ждал ее напрасно. Из-за своей телефонной будки ему было прекрасно видно как она вышла. Он успел обрадоваться. И с блаженной улыбкой прислонился спиной к стене. Но она из-за угла так и не появилась. А когда он не выдержал и выглянул опять, то увидел, что идет она не к нему, а совершенно в противоположную сторону. А рядом с ней, что-то объясняя и нагло улыбаясь, тащится Акентьев.
Он отработал без всякого энтузиазма. Радовало только то, что Наташа сегодня была выходная. И все же в подсобку он заходил с неприятным чувством. И уже перед уходом опять заглянул к Пригарину.
— А-а-а, это ты, братишка. Ну что? Заболтал тебя старик тогда совсем? Случилось у тебя что? спросил Тимофей, глядя с прищуром в Женькино лицо.
— Да так… Ничего, — не стал разоряться перед незнакомым человеком Невский.
— А я все на привязи сижу. — Тимофей кивнул головой на ненавистную капельницу. — Вот ведь вынешь эту иголку из вены, и все. Как Кощей Бессмертный. Смерть на кончике иглы.
И что это за жизнь, скажи ты мне на милость?!
Устал я от этих больниц. И домой возвращаться незачем. Опять приступа ждать. Опять кто-то вызовет скорую, и меня опять повезут в больницу. А я иногда думаю — лучше бы скорая не успела. И знаешь почему? Потому что я устал от этих чудовищных болей в сердце и страха смерти. Мне суждено было умереть
