давно.
И надо было дать мне эту возможность.
— Ну, не со зла же ведь вас спасают, правда?..
— Знаешь, семи смертям не бывать, одной не миновать. А я уже столько раз одну ее миную. Да получается, что умираю каждый раз заново. А ты представь, у кого-то судьба — под машиной погибнуть. Он попадает под нее — а его вынимают. Переломы, травмы, боль. Выписали — а он опять под машину — раз! Ну, судьба у него такая. А его опять тянут спасать. И опять ему надо всю эту боль вытерпеть. А он-то понимает, что выйдет из больницы и опять под нее, под эту машину, попадет. И вот он не хочет больше. Ты меня понимаешь?
— Но ведь в жизни так не бывает. Что ж тогда, вообще никого не лечить? Все на судьбу валить?
— Нет. Но если человек про себя сам знает, что пора, надо отпустить. Разве гуманнее мучить?
— Не знаю. — Женька прекрасно все понимал.
И боялся, что Пригарин сейчас почувствует слабину и начнет у него просить о невозможном. А если это просто настроение такое? А завтра захочется жить? Что тогда?.. Вы обещали дорассказать про город! — напомнил он.
И замер, ожидая напряженно ответ — вдруг Пригарин все уже забыл!
Нет оказалось, не забыл. Женька вздохнул с облегчением. Во-первых, потому что Пригарин теперь уже определенно ни о чем криминальном не попросит. Инфарктник взбил подушку и устроился поудобнее, собираясь продолжить рассказ. И еще потому вздохнул, что боялся не услышать эти странные откровения, которые прочий медперсонал называл бредом. Бред, родственное слово — «бередить». Вередили душу Невскому рассказы Пригарина. Будто было в них что-то, что перекликалось с его собственной жизнью, только вот что именно —; он пока и сам не понимал.
— На чем я кончил-то тогда? — спросил Пригарин.
Жене показалось, что это было лишь проверкой. Помнит Пригарин все прекрасно — и чем начал и чем кончил.
— Насчет магической защиты… — сказал он.
— Да, — глаза больного вспыхнули, — город наш весь пронизан магическими символами.
Еще Петр задумал создать силовой канал между Адмиралтейством и Александро-Невским монастырем. То был первый этап плана, связанного с будущей трехлучевой композицией, но некие силы с самого начала препятствовали его осуществлению. Дороги, которые вели одновременно от монастыря и от верфи, не встретились, и на линии образовался излом. Еропкин пытался воплотить в жизнь и довести до совершенства трехлучевую композицию. Но за свое упорство поплатился жизнью. Невский так и остался с изломом.
Ну, а после смерти Петра его изображениям надлежало воплотить в себе целлы хранителей города — альдогов. Первая конная статуя Петра, спроектированная еще при его жизни, имела более чем сложную судьбу. Вокруг нее велась тайная борьба. Почему это, интересно, монумент Растрелли чуть ли не полвека проторчал по сараям? Это и сейчас непонятно. А сын скульптора мечтал установить статую на Дворцовой площади, но так и не добился в этом успеха. Не осуществился и другой его грандиозный замысел — сооружение 140-метровой колокольни Смольного собора. Да и сам собор стоял недостроенным примерно столько же времени, сколько прятался по сараям конный Петр. Настораживает схожесть судеб творений отца и сына.
Особенно, если учесть, что кончина Растрелли окутана тайной и даже место его погребения неизвестно.
Медный Всадник, вообще, замышлялся как главный охранительный знак города — но замысел не осуществился. О том легенд полно. Да и у Александра Сергеевича тож… Попранная копытом змея осталась недодавленной и при всякой попытке действия способна оплести ноги вздыбившегося коня. Что и делает, когда никто не видит. Кстати, с приходом к власти большевиков изо всей городской монументальной скульптуры более всего пострадали именно изображения Петра. Семь из девятнадцати! Эти цифры мало кто знает.
Существуют в городе воплощения духов, с которыми человек в состоянии вступить в контакт по собственной инициативе — иногда по совершении определенных ритуальных действий, иногда просто пребывая в пьяном отупении.
Как раз такое магическое воплощение — каменная голова на мызе Сергиевка, собака беспаловская во дворе ИЭМа и Кунсткамера. Есть в городе еще одно местечко. От Кронштадтской улицы к Финскому заливу тянется улица с не совсем обычным названием — Дорога на Турухтанные острова. Дорога в никуда это, а не улица. Следуя ей, всяк может попасть в совершенно фантасмагорическую местность, по сей день именуемую Турухтанными островами, хотя никаких островов там уже давным-давно нет ив помине. Неподалеку от устья Екатерингофки там корабельное кладбище. Отслужившие свой срок и пришедшие в негодность суда — речные и морские, разумеется не из самых крупных, мирно ржавеют на берегу или на мелководье.
И служат приютом бомжам. Но отнюдь не только бомжам. С этими Турухтанными островами связана еще одна загадка.
Из Екатерингофского парка неизвестно когда и неизвестно как исчез целый мост — первый висячий цепной мост в России. Говорят, мы имеем дело с фактом перемещения инженерного сооружения в иную реальность. В реальность, где мост продолжает существовать и выполняет роль связующего звена с земным градом. Пашка, друг мой, точно знал — есть такие условия, при которых можно найти этот мост и даже перейти его. И попадешь тогда в места совершенно неожиданные, туда, где Турухтанные острова и поныне остаются островами.
Однако и в нашей обыденной реальности место это является достаточно странным. Именно там, на окраине Петербурга, весьма мало похожей на Петербург, находится одно из главных обиталищ враждебных городу цвергов. А ведь цверги добились немалого успеха: сначала им удалось, с помощью мальчика из Симбирска, лишить город столичного статуса, а затем еще и имени. Бомжи, с тех пор, как там появилось корабельное кладбище, всегда знали о существовании цвергов, они привыкли к их соседству и не обращают внимания на всякого рода странности. А странности есть — блуждающие огни, тени неведомо от чего, непонятные звуки, локальные мини-смерчи и особенности климата погода на Турухтанных островах частенько отличается от таковой в городе.
Бомжей — а, говоря точнее, их тени — цверги используют, как средство передвижения по городу. Дело в том, что передвижение цверга по городу, особенно по его историческому центру, весьма и весьма затруднено. Исторический Петербург — вотчина альдогов, ставших его гениями-хранителями. Но, слившись с человеческой тенью, цверг становится для альдога невидимым.
Говорят, некоторым людям доводилось, непроизвольно обернувшись, увидеть в зеркале вместо своего отражения образ слившегося с его тенью духа, однако все сходятся на том, что подобного эффекта невозможно добиться намеренно: зная о вашем желании обернуться, дух никогда не покажется.
И еще говорят — если наш город встретит треехсотлетие под подлинным именем, ему суждено процветание, по меньшей мере, на следующие три столетия. А цверги продолжают бороться. Вот только в средствах войны они ограничены. Город защищен магией. Цверги даже эпидемию губительную для города вызвать не могут. Есть в городе оберегающий талисман Клодтовский памятник Николаю I. Там, на постаменте, среди изображений есть рельеф, который напоминает о прекращенном этим государем холерном бунте. И представь себе, монумент этот, изображающий, пожалуй, самого ненавистного для большевиков императора, не был уничтожен в ходе Ленинского плана монументальной пропаганды лишь по той единственной причине, что сведущие оккультисты из ЧК установили — демонтаж памятника неизбежно приведет к вспышке тифа, причем такого масштаба, что она будет представлять собой нешуточную угрозу для революции. И уж, во всяком случае, для драгоценного здоровья ее вождей…
Судя по всему, многое мог еще поведать Невскому Пригарин, если бы его не прервали.
В палату в этот момент заглянула старшая сестра Лариса. Было в ее взгляде что-то такое, что заставило Женьку забыть на время о вселенских проблемах.
Лариса Алексеевна поманила его пальцем. Он успел перебрать в голове все, что он мог сделать не так. Работая сегодня, думал совершенно о другом. Мог и схалтурить. Он шел, еле поспевая, за ее энергично удаляющейся фигурой. А когда он зашел за ней в сестринскую, она решительно обернулась и заговорила. И тогда только он понял, в чем дело. Понял, но не поверил, что такое бывает. Лариса говорила и говорила. С жаром говорила. И сама себе, похоже, не верила.
