— На «Тариэле» нет резервных Д–камер. Но место сейчас будет. Распоряжайся.
Горбовский остался лицом к лицу со старшеклассниками.
— Мы не хотим лететь, — сообщил один из них, белобрысый рослый парнишка с яркими зелёными глазами. — Лететь должны воспитатели.
— Правильно! — сказала маленькая девушка в спортивных брюках. Позади голос Перси Диксона крикнул:
— Бросайте! Прямо на землю!
Из люка посыпались звонкие пластины блок–схем. Конвейер заработал.
— Вот что, мальчики и девочки, — сказал Горбовский. — Во–первых, у вас ещё нет права голоса, потому что вы ещё не кончили школу. И во–вторых, нужно иметь совесть. Правда, вы ещё молоды и рвётесь на геройские подвиги, но дело–то в том, что здесь вы не нужны, а в корабле нужны. Мне страшно подумать, что там будет в инерционном полёте. Нужно по два старших на каждую каюту к дошкольникам, по крайней мере три ловкие девочки для яслей и помогать женщинам с новорождёнными. Короче говоря, вот где от вас требуется подвиг.
— Простите, капитан, — насмешливо сказал зеленоглазый, — но все эти обязанности прекрасно могут выполнить воспитательницы.
— Простите, юноша, — сказал Горбовский, — я полагаю, вам известны права капитана. Как капитан, я вам обещаю, что из воспитателей полетят только два человека. А главное — напрягитесь и попробуйте представить себе, как будут дальше жить ваши воспитатели, если они займут ваши места на корабле. Игры кончились, мальчики и девочки, перед вами жизнь, какой она бывает иногда, к счастью, редко. А теперь простите, я занят. В утешение могу сказать вам только одно: в корабль вы войдёте последними. Всё!
Он повернулся к ним спиной и с размаху наткнулся на молодого человека с тоскливыми глазами.
— Ох, простите, — сказал Горбовский. — Совсем забыл про вас.
— Вы сказали, полетят два воспитателя, — осипшим голосом сказал молодой человек. — Кто?
— Кто вы такой? — спросил Горбовский.
— Я Роберт Скляров. Я физик–нулевик. Но речь не обо мне. Я вам сейчас всё расскажу. Но сначала скажите, кто из воспитателей летит?
— Скляров… Скляров… Удивительно знакомое имя. Где я о нём слыхал?
— Камилл, — сказал Скляров, принуждённо улыбаясь.
— А, — сказал Горбовский. — Так вас интересует, кто летит? — он оглядел Склярова. — Хорошо, я вам скажу. Только вам. Летит заведующий и летит главный врач. Они ещё этого не знают.
— Нет, — сказал Скляров, хватая Горбовского за руки. — Ещё один… Ещё одну. Турчина Татьяна. Она воспитатель. Её очень любят. Она опытнейший воспитатель…
Горбовский освободил руки.
— Нельзя, — сказал он. — Нельзя, милый Роберт! Летят только дети и матери с новорождёнными, понимаете? Только дети и матери с грудными младенцами.
— Она тоже! — сейчас же сказал Скляров. — Она тоже мать! У неё будет ребёнок… мой ребёнок! Спросите у неё… Она тоже мать!
Горбовского сильно толкнули в плечо. Он пошатнулся и увидел, как Скляров испуганно пятится, отступая, а [на] него молча идёт маленькая тонкая женщина, удивительно изящная и стройная, с сильной сединой в золотых волосах и прекрасным, но словно окаменевшим лицом. Горбовский провёл ладонью по лбу и вернулся к трапу.
Теперь здесь оставались только старшеклассники и воспитатели. Остальные взрослые — отцы и матери, и те, кто принёс сюда свои творения, и те, кто, видимо, в смутной, неосознанной надежде тянулся к звездолёту, медленно пятились, расступаясь и разбиваясь на группы. В люке, расставив руки, стоял Станислав Пишта и кричал:
— Потеснитесь чуть–чуть, ребята! Майкл, крикни в рубку, чтобы потеснились! Ещё немного!
Ему отвечали серьёзные детские голоса:
— Некуда больше! Всё очень плотно стоят!
И густой голос Перси Диксона прогудел:
— Как так некуда? А вот сюда за пульт? Не бойся, маленькая, током не ударит, проходи, проходи… И ты тоже… И ты, курносый… Больше жизни! И ты… Так… так…
И холодный, звякающий, как железо, голос Валькенштейна приговаривал:
— Потеснитесь, ребята… дайте пройти… подвинься, девочка… пропусти, мальчик…
Пишта посторонился, и рядом с ним появился Валькенштейн с курткой через плечо.
— Я остаюсь на Радуге, — сказал он. — Вы уж без меня, Леонид Андреевич. — Глаза его шарили по толпе, отыскивая кого–то.
Горбовский кивнул.
— Врач на борту? — спросил он.
— Да, — ответил Марк. — Из взрослых там только врач и Диксон.
Из люка вдруг раздался смех.
— Эх вы! — с натугой говорил голос Диксона. — Вот как надо… Раз–два… Раз–два…
В люке появился Диксон. Он появился над головой Пишты, перевёрнутое лицо его было потным и ярко–малиновым.
— Держите меня, Леонид, — прошипел он. — Я сейчас свалюсь.
Ребята хохотали. Это было действительно очень смешно: толстый бортинженер, как муха, висел на потолке, цепляясь руками и ногами за карабины для крепления груза. Он был тяжёл и горяч; и когда Пишта с Горбовским вытянули его наружу и поставили на ноги, он сказал, тяжело дыша:
— Стар. Стар уже…
Виновато моргая, он поглядел на Горбовского.
— Не могу я там, Леонид. Тесно, душно, жарко… Костюм этот несчастный… Я остаюсь здесь, а вы уж с Марком летите. Да и надоели вы мне, по правде сказать.
— Прощайте, Перси, — сказал Горбовский.
— Прощай, дружок, — сказал Диксон растроганно.
Горбовский засмеялся и похлопал его по позументам.
— Ну что ж, Станислав, — сказал он. — Придётся тебе обойтись без бортинженера. Думаю, обойдёшься. Твоя задача: выйти на орбиту экваториального спутника и ждать «Стрелу». Остальное сделает командир «Стрелы».
Несколько секунд Пишта ошарашенно молчал.
Потом он понял.
— Ты что это, а? — очень тихо сказал он, шаря взглядом по лицу Горбовского. — Ты что это? Ты Десантник! Что это за жесты?
— Жесты? — сказал Горбовский. — Я не умею. А ты иди. Ты за всех них отвечаешь до конца. — Он повернулся к старшеклассникам: — Марш на борт! — крикнул он. — Иди вперёд, а то не протиснешься, — сказал он Пиште.
Пишта посмотрел на понурых старшеклассников, медленно бредущих к трапу, посмотрел на люк, из которого высовывались лица детей, неловко клюнул Горбовского в щёку, кивнул Марку и Диксону и, поднявшись на цыпочки, взялся за карабины. Горбовский подтолкнул его. Старшеклассники один за другим с нарочитой важностью и неторопливостью начали протискиваться внутрь, мужественно покрикивая: «А ну, шевелись! Подбери губы, наступят! Кто это там ревёт? Головы выше!» Последней вошла та самая девочка в спортивных брюках. На секунду она остановилась и с надеждой оглянулась на Горбовского, но он сделал каменное лицо.
— Некуда ведь, — сказала она тихонько. — Видите? Я не помещаюсь.
— Ты похудеешь, — пообещал Горбовский и, взяв её за плечи, осторожно втиснул в толпу. Потом он спросил Диксона: — А где кино?
— Всё рассчитано, — важно ответил Перси. — Кино начнётся в момент старта. Дети любят сюрпризы.
— Пишта! — крикнул Горбовский. — Готов?
— Готов! — гулко откликнулся Пишта.
— Стартуй, Пишта! Спокойной плазмы! Закрывай люки! Мальчики и девочки, спокойной плазмы!
Тяжёлая плита люка бесшумно выдвинулась из паза в обшивке. Горбовский, прощально махая рукой, отступил от комингса. Вдруг он вспомнил.
— Ай! — закричал он. — А письмо?
В нагрудном кармане письма не было, в боковом тоже. Люк закрывался. Письмо почему–то оказалось во внутреннем кармане. Горбовский сунул его девочке в спортивных брюках и поспешно отдёрнул руку. Люк закрылся. Горбовский, сам не зная зачем, погладил голубоватый металл, ни на кого не глядя, спустился на землю, и Диксон с Марком оттащили трап. Вокруг корабля осталось совсем мало народу, зато над кораблём в небе кружились десятки вертолётов и флаеров.
Горбовский обогнул груду материальных ценностей, споткнулся о какой–то бюст и пошёл вокруг корабля к пассажирскому люку, где его должна была ждать Женя Вязаницына. Хоть бы Матвей прилетел, с тоской подумал он. Он чувствовал себя выжатым и высушенным и очень обрадовался, когда увидел Матвея. Матвей шёл ему навстречу. Но он был один.
— А где Женя? — спросил Горбовский.
Матвей остановился и оглянулся по сторонам. Жени нигде не было.
— Она была здесь, — сказал он. — Я говорил с ней по радиофону. Что, люки уже закрыли? — Он всё оглядывался.
— Да, сейчас старт, — сказал Горбовский. Он тоже озирался. Может быть, она на вертолёте, подумал он. Но он знал, что это невозможно.
— Странно, что нет Жени, — проговорил Матвей.
— Возможно, она на вертолёте, — сказал Горбовский. Он вдруг понял, где она. Ай да она, подумал он.
— Алёшку так и не увидел, — сказал Матвей.
Странный широкий звук, похожий на судорожный вздох, пронёсся над космодромом. Огромная голубая громада корабля бесшумно оторвалась от земли и медленно пошла вверх. Первый раз в жизни вижу старт своего корабля, подумал Горбовский. Матвей всё провожал корабль глазами — и вдруг как ужаленный повернулся к Горбовскому и с изумлением уставился на него.
