– И вообще! Сволочи вы! Я сорок минут на холодной земле провалялся. Ждал, пока вы по телефону наговоритесь.
– Меньше нельзя было. Вышло бы ненатурально... – заметил Пистон.
– Ну и замерз же я! – сказало лицо. – Бляха-муха! Что у тебя такая машина холодная! – обратился он к Платову. – Да еще изваляли всего! Выпить ничего нет?
Платов пожал плечами – откуда? – но Пистон нисколько не удивился. Он полез куда-то во внутренний карман и вынул плоскую фляжку. Во фляжке оказался коньяк.
Покойник с удовлетворением принял фляжку, запрокинул голову и не опускал ее до тех пор, пока туда не вылилось все содержимое до последней капли.
– Во! Так уже лучше! – сказал он.
Пистон неодобрительно покосился через плечо.
– Ты бы, Боря, глаз-то отлепил. Скоро в город въедем. Менты остановят – проблем не оберешься.
Боря презрительно скривился, показывая свое отношение в ментам, но все же подцепил ногтем где-то у себя возле уха и, как кусок глазуньи, отклеил от глаза гуттаперчевую заплатку с кровавой раной. Под заплаткой оказался обычный левый глаз. Такой же злой, как и правый. В зеркальце заднего вида на Платова глянуло небритое худое лицо с выражением голодной решимости.
Лицо показалось Платову знакомым. Кажется, он видел его по телевизору где-то в эпизодах. А может быть, и нет.
Боря опять принялся озираться по сторонам, выглядывая в окна. За окнами уже начались городские окраины.
– А что у нас с бабосами? – спросил он.
Пистон небрежно достал из кармана пачку, аккуратно перетянутую резиночкой, отсчитал положенное и протянул через плечо назад.
– Ага, – удовлетворенно сказал Боря. Он, не глядя, сунул деньги в карман рубашки. – А дополнительные когда будем делить?
– Дополнительные к вам отношения не имеют.
– А жаль! А ты, Пистончик, выходит, поболее нашего заработаешь?
– А что ты сравниваешь? Ты в кустах повалялся полчаса. А я два месяца этого Пушкина обрабатывал. Одной только водки сколько пришлось выпить! Прикинь!
– Ладно, я не в претензии. Только мало ты, Пистон, с них слупил. Гадом буду, мало. Такие перцы сладкие. Они бы вдвое легко отстегнули. Кроме шуток!
Пистон ничего не ответил.
– Тебе куда? – спросил он у Бори.
– Высадите меня у кабака какого-нибудь подороже. Пистон досадливо крякнул.
– Ты ж уже выпил... – сказал он.
– Кто?! Я?! Разве это выпивка? – Боря с недоумением глянул на пустую фляжку в руке и отбросил ее в угол. – И потом, я не за выпивкой. Мне туда, где публика пошикарнее. И девочки... Нужно снять стресс...
– Э, зря я тебе деньги отдал, – сказал Пистон. – Ты до дома ни копейки не довезешь. Надо было Женьке половину... Чтобы хоть дочке что-то перепало...
– Ничего... Обойдутся. Я на той неделе им деньги давал.
– Ребенок же... Жалко...
Боря пожал плечами. Пусть привыкают. Их дело бабье...
– У тебя ж к вечеру ничего не останется. Все деньги спустишь...
– Это не деньги... – презрительно сказал Боря. – Деньги – это хотя бы пятьдесят кусков. А это – так... Помог приятелю по старой дружбе...
Пистон промолчал.
– И вообще, – уверенно сказал Боря. – С деньгами нужно легко расставаться. Начнешь маромойничать, крохи копить – тысяча здесь, пятьсот там – и пропадешь совсем.
Пистон не стал спорить. В этих словах была доля правды. Кроме того, у каждого должен быть свой подход к деньгам.
– А здорово ты это... Труп изображал, – проговорил Платов. – Я в какой-то момент подумал, что ты, вправду, помер. Что застрелил тебя этот Лопатин с испугу...
Боря махнул рукой – пустяки! Хотя в ответ на похвалу в его глазах на мгновение что-то потеплело.
– Это его фишка, – рассмеялся Пистон. – Лучший покойник Российской Федерации. Стольких переиграл!... Боря дыхание останавливает на три минуты. Почти мировой рекорд! Даже сердце может остановить.
Боря опять махнул рукой. Пустяки. Как говорится, джентльмен в поисках десятки.
– А как вы это... Чтобы кровь текла... А потом вроде как остановилась?
– Ребята бутафоры выручили. С киностудии. Заливаешь в баллон томатный сок. А на дно мякоти. Короче, технология. У них еще не то есть.
Только когда «Нива», рыча, взобралась по мокрому откосу и скрылась из глаз, сидевшие в укрытии Лопатин и Сашка, наконец, позволили себе расслабиться.
Сашка полез куда-то во внутренний карман, достал из специального кармашка сигару и закурил. Лопатин довольствовался леденцом из жестяной коробочки.
– Ну, вот и все! – выдыхая дым, сказал Пушкин. – Вот и поохотились...
Лопатин кивнул. Охота получилась с приключениями. Хорошо еще, что закончилась благополучно.
В лесу прокричала незнакомая птица.
Пушкин искоса взглянул на зятя. Так, будто только что разглядел в нем что-то новое. Как будто только сейчас заметил, что за привычной смешной внешностью скрывается совсем другой Лопатин – в нужный момент решительный и хладнокровный.
Они помолчали. Один – сосредоточенно раскуривая сигару, другой – посасывая лечебный леденец.
Потом Пушкин, кашлянув, сказал:
– Ты это... Про деньги не беспокойся. Как только в город приедем, до офиса доберемся, я тебе все сполна... верну... Маринка ничего не узнает.
Лопатин кивнул. Он, собственно, и не сомневался.
– И вообще... – Пушкин, глядя куда-то вдаль, затянулся. – Я, Лопата, твой должник... По жизни... Если бы ты его не завалил... – Сашка помотал головой. – Не знаю, что бы сейчас было. Наверное, это меня увозили бы на кладбище...
Лопатин смущенно махнул рукой. И слабо улыбнулся:
– Это я так... С испугу... И вообще, на моем месте каждый бы...
Сашка коротко на него посмотрел – на самом ли деле Лопатин не понимает, что для него сделал, – и опять покачал головой.
– И потом, ты прости, если я когда... – Сашка понурил голову. – Шутки там всякие и прочее... Это я не со зла. А так... Из вредности натуры.
Он умолк, не находя подходящие для важного момента слова.
– Ладно, Саша! Бог тебе судья, – сказал Лопатин и отвернулся, чтобы Сашка по лицу не мог заметить, как он растроган. – Что вспоминать... Как говорится, кто старое помянет, тому... сам знаешь...
Лопатин умолк, почувствовав в горле спазм от нахлынувших чувств.
– Мне ведь, Саша, ничего не нужно... – добавил он. – Ты же знаешь. Ни власти, ни славы. Я ведь все для жены, для Маринки... Да для детишек...
– Я понимаю... Понимаю... – сказал Сашка, тоже чувствуя, как его глаза заволакивает влага.
Они некоторое время молчали.
Потом Пушкин затянулся, пыхнул дымом в небо и толкнул зятя локтем в бок.
– И как ты умудрился в него попасть? Ты же всегда стрелять боялся!
Лопатин смущенно пожал плечами. Он и сам не понимал, как все получилось.
Оба с облегчением рассмеялись.
– Ведь, если задуматься, – заметил Сашка, – мы с тобой самые близкие в этом мире люди. Ближе никого
