— Кем был твой убитый товарищ?
— Моим братом.
— Как его звали?
— Не могу сказать.
— Почему?
— Приказ.
— В котором часу взорвется вторая бомба?
— Не знаю.
— Твой брат заявил, что вторая бомба взорвется в четыре утра. Это правда?
— Если он так сказал — значит, правда.
— Ты знаешь, что этот взрыв может вызвать смерть десятков невинных людей?
— Знаю.
— И это тебе безразлично?
— Больше половины моих родственников погибло, они сгорели заживо в деревне, которую разбомбили самолеты белых людей.
— Ты точно помнишь место, где помогал брату прятать вторую бомбу?
— Да.
— Где?
— Не могу сказать.
— Ты знаешь, что мы можем передать тебя властям Юга и ты наверняка будешь расстрелян?
— Знаю.
— Ты не боишься умереть?
— Я знал, что умру, когда пошел выполнять задание.
— Где вторая бомба?
— Никогда не скажу.
— А если тебе обещают свободу в обмен на признание?
— Даже и тогда.
Сержант бросился к магнитофону, выключил его и, нагло взглянув на лейтенанта, воскликнул:
— Этот хлюпик никакой не сверхчеловек. Может, в лучшем случае сверхкрыса! Но я сумею вырвать у него признание за пять минут, не больше!
Лицо пленника поплыло перед глазами лейтенанта. Казалось, оно реяло в дымном воздухе, нереальное, призрачное… Ку, сидящая на постели. Обнаженная, бронзовая статуэтка. Они пришли сюда надругаться над пленником, как зверь-наемник надругался над двенадцатилетней Ку. И он будет покорно присутствовать при этом (или убежит — как убежал, когда трое белых напали на его отца?). Он смотрел на сонную артерию юноши, которая продолжала резко пульсировать.
Допрос продолжался уже более получаса, но никаких результатов еще не дал.
Сержант обратился к переводчику:
— Спросите эту крысу, не испугается ли он, если я оторву ему кое-что.
Переводчик заколебался, но, заметив, что лейтенант как будто улыбается, перевел вопрос сержанта. Пленник улыбнулся и пожал плечами.
Сержант взглянул на свои часы:
— Час двадцать!
Лейтенант выпрямился.
— Попробуем пентатол. Позовите доктора.
Сержант возмущенно взмахнул руками, открыв белесые, слипшиеся от пота волосы под мышками.
— Господи боже мой! Опять зря тратить время на ерунду! Да ведь если пентатол ничего не даст, нам придется ждать черт знает сколько, пока он снова будет способен отвечать на вопросы!
Лейтенант стиснул зубы:
— Я вам отдал приказание, сержант. Выполняйте.
Детина бросил на него взгляд, в котором смешались затаенная злоба и презрение, и вышел из камеры. Несколько секунд спустя он вернулся с врачом.
— Попробуем пентатол, доктор, — тихо сказал лейтенант.
Пленник посмотрел на вошедшего врача с некоторым испугом. Врач открыл чемоданчик и стал молча готовить шприц и иглу. Он отломил конец ампулы, ввел в нее иглу и наполнил шприц.
— Подержите, пожалуйста, его руку, — попросил он, ни к кому не обращаясь.
Лейтенант выполнил его просьбу, испытывая непонятное желание коснуться кожи пленника.
Врач провел ваткой со спиртом по сгибу смугло-желтой руки.
— У него тонкие вены… — пробормотал он. — Но вот тут одна подходящая… — Он вонзил в нее иглу и стал потихоньку нажимать на поршень. Пленник с любопытством разглядывал свою руку, но время от времени поднимал голову и смотрел на лейтенанта, словно спрашивая, что происходит.
Теперь лейтенант ощущал биение сердца партизана вплотную возле своего бока. Между ним и пленником словно возникла какая-то связь. Он снова вспомнил Ку. Внезапно ему стало невыносимо жаль и ее, и пленника, и себя и неудержимо захотелось разрыдаться. Сержант ждал, скрестив руки на груди.
Врач поднялся.
— Я не уверен, что пентатол заставит его сказать то, что вам нужно. Я наблюдал много подобных случаев. Иногда пациенту удается держать себя под контролем и говорить только то, что он хочет, даже если он заснет. В других случаях они начинают фантазировать. Ну, увидим. — Он спрятал шприц в чемоданчик и повернулся к лейтенанту. — Если будет что-нибудь новое, я в коридоре.
Врач вышел. Переводчик пожаловался на жару и разделся до пояса. Сержант закурил сигарету. Лейтенант сжал в ладонях голову пленника и посмотрел ему прямо в глаза, которые уже затуманились. Юноша улыбался. Казалось, он погрузился в блаженство нирваны.
Сержант взглянул на часы. Половина второго. Он почесал грудь, на которой были вытатуированы якорь и женские имена под цветущими ветками.
Через несколько секунд голова туземца откинулась назад. Лейтенант подхватил ее и вспомнил, как его сын в раннем детстве однажды ночью в ту давнюю зиму уснул у него на руках. На лимонно-желтом лице продолжала играть улыбка. Губы пленника задвигались, он что-то шептал. Лейтенант вопросительно посмотрел на переводчика, и тот поспешно включил магнитофон.
— Теперь, пожалуйста, тише! — Переводчик громко спросил на туземном языке: — Где вторая бомба?
Он приблизил микрофон ко рту пленника — тот начал произносить отдельные слова, отрывочные фразы. Переводчик время от времени морщился — по-видимому, для того, чтобы показать, что он ничего не понимает. Вращались кассеты. Лейтенант смотрел на запачканные глиной, слипшиеся волосы пленника. Он держал в руках голову сына — мальчика только что ранили белые, когда он выходил из школы… Из раны шла кровь… Его кровь…
Пленник как будто оживился, и лейтенанту показалось, что он начал говорить более четко. Однако на лице переводчика отражалась только досада.
Пленник продолжал медленно говорить. Его губы почти целовали микрофон. Сержант нетерпеливо поглядывал на часы.
Наконец террорист умолк, закрыл глаза и уснул.
— Что он сказал? — спросил лейтенант, глядя на переводчика.
Тот перемотал ленту, потом включил воспроизведение записи и начал переводить запинающуюся речь пленника.
— Вторая бомба? А! Вторая бомба… Где же мы, в самом деле, оставили вторую бомбу? Вторая бомба? А! Брат отнял у меня голубку, которую подарил мне дед. (Здесь послышался голос переводчика: «Не то! Я хочу знать, где вторая бомба. Ты помнишь первую?») Помню первую. Она была белая. («Не то! Вторая бомба. Первая взорвалась несколько часов назад в кафе «Каравелла». Помнишь?») А! Вторая бомба? Мы спрятали вторую бомбу… вторую бомбу в сердце большого лотоса… большого лотоса посередине озера… В четыре часа лотос взорвется… бум! И все лотосы мира… миллионы… миллионы… взлетят на воздух… с рыбами всех вод… и рыбы упадут мертвыми на
