жеста, чего-нибудь.
И тикают в комнате трое часов, их стрелки неумолимо приближаются к часу взрыва! Ведь бомба может быть спрятана в доме его друга — учительницы. Или в сиротском приюте, которым она заведует. Он представил себе искалеченные, изуродованные, разорванные на куски, превращенные в кровавое месиво тела детей.
— Пятьдесят минут… — сказал сержант, вытирая рубашкой голову, шею, грудь. Зловонный запах его пота душил лейтенанта, проникал ему в ноздри, в рот. Камера напоминала раскаленную духовку.
— Ну решайтесь же, лейтенант. Достаточно одного вашего слова. Скажите его прежде, чем будет слишком поздно.
Сержант схватил его руку и сжимал ее со все возрастающей силой, будто хотел начать пытку с него.
— У вас не хватает духа?
Лейтенант взглянул ему прямо в лицо, резким движением вырвал руку и хрипло сказал:
— На то, чтобы набить вам морду, сержант, у меня духу хватит.
Тот только рассмеялся.
— Вот это больше похоже на дело! Но сейчас речь идет не обо мне. «Приласкаем» немного эту крысу, чтобы узнать, где бомба. Будьте же мужчиной!
Лейтенант выпрямился, избегая смотреть на пленника. И крикнул:
— Хорошо! Примените… свой метод!
Лицо сержанта просияло. Он резко встал, отбросив стул.
— Отлично, лейтенант! Позднее, если хотите, можете набить мне физиономию. Но сейчас — займемся желтым героем.
Лейтенант был оглушен.
— Только это звучит слишком неопределенно. Так не годится, — продолжал сержант. — Мне нужен ваш четкий, зафиксированный приказ.
Он повернулся к переводчику и, показывая на магнитофон, распорядился:
— Ну-ка, запустите эту машину.
Переводчик включил магнитофон на запись. Снова вспыхнул зеленый глазок и начали вращаться кассеты. Сержант взял микрофон и сказал в него:
— Ожидаю ваших приказаний, лейтенант.
Лейтенант колебался. Ему вспомнилось слово «камикадзе». Подростком, читая сообщения с фронтов второй мировой войны, он долго ходил под впечатлением трагических подвигов желтокожих летчиков, которые пикировали с бомбами прямо на вражеские крейсеры и погибали, принося себя в жертву. И сейчас ему пришлось стать духовным «камикадзе». Он крикнул в микрофон:
— В случае необходимости можете применить физическое воздействие, чтобы вырвать у пленного признание, которое спасет от смерти невинных людей…
Он повернулся к сержанту спиной, но тот не был удовлетворен:
— Нет, лейтенант, все должно быть официально. Назовите свою фамилию и подтвердите приказание.
Лейтенант прокричал то, что от него требовали. Назвал свою фамилию, должность, указал свой номер и повторил:
— Если будет необходимо, можете пытать задержанного! Под мою полную ответственность!
Он весь дрожал. Это крикнул не он. А другой, неизвестный, самозванец, адский двойник. Почему он это сделал? Он же ненавидит всякое насилие. Ему симпатичен пленник. Он любил Ку. Он ненавидит сержанта и ему подобных. Но он «камикадзе». Он только что подписал себе смертный приговор. Отступать теперь поздно.
Сержант выключил магнитофон и отошел от стола.
Лейтенант бросился вон из камеры, хлопнув дверью, и принялся расхаживать взад и вперед по пустому коридору. И вдруг из камеры донесся вопль, словно кричал смертельно раненный зверь. Он прислонился к стене, заткнул уши.
Еще несколько мгновений он слышал душераздирающие крики пленника, перемежавшиеся рявканьем сержанта. Потом наступила глубокая тишина и длилась… сколько времени? Две минуты? Три? Пять? Десять?
В глубине коридора появилась бегущая фигура. Это был капитан медицинской службы, он кричал:
— Прервите допрос! Бомбу нашли!
Лейтенант тупо посмотрел на него, не понимая смысла этих слов. Потом они оба бросились к двери в камеру, и врач торопливо сообщил:
— Сестра пленного обратилась к одному из наших офицеров и добровольно призналась во всем, чтобы спасти ему жизнь… Бомба была подложена в здание военного училища… на том берегу реки. Ее разрядили несколько минут назад…
Он открыл дверь камеры и вошел. Лейтенант последовал за ним, как автомат. Они не сразу увидели пленника. Переводчик, совсем позеленевший, стоял в углу — его рвало прямо на пол.
Сержант сидел у стола, вытирал голову рубашкой и смотрел на то, что лежало на полу. Это был пленник. Он лежал совершенно голый, раскинув ноги и руки, словно бы распятый. На бинтах на левом бедре багровело большое пятно крови.
Лейтенант переводил взгляд с сержанта на пленника и обратно, не в силах произнести ни слова. Врач опустился на колени около пленника и попытался нащупать пульс. Потом проверил реакцию зрачков. Вынул стетоскоп и прижал к груди туземца, стараясь расслышать биение сердца. Через несколько мгновений поднял голову и сказал.
— Он умер.
У лейтенанта стоял комок в горле. Сердце тоскливо сжалось. По спине заструился холодный пот. Хорошо ли он расслышал слова врача?
Сержант равнодушно посмотрел на труп.
— Вы уверены, доктор?
— Абсолютно.
Врач смотрел на пах пленника.
— Я вижу, его пытали, — пробормотал он.
Сержант поднял магнитофонную кассету, которую держал в руке, и сказал:
— Я выполнял приказание лейтенанта. Вот доказательство.
Врач спросил переводчика:
Пленный что-нибудь сказал?
Бледный человек вытер рот тыльной стороной руки и отрицательно покачал головой:
— Нет. И вообще я присутствовал только как переводчик. Его я даже пальцем не тронул.
Сержант подошел к врачу и положил ему на плечо тяжелую ладонь.
— Послушайте, доктор. А нужно ли упоминать, что парень был… был подвергнут пытке? Никто не станет задавать вам вопросов. Никто вообще не узнает, что был допрос. Подумайте хорошенько, доктор. Разве этот мальчишка не мог умереть просто от сердечного припадка? Никому не известно, кто он. У него нет имени. Он никто.
Врач выпрямился и резко сказал:
— В заключении о смерти я напишу правду.
Сержант схватил его за руку, но врач рывком высвободил ее.
— Не дотрагивайтесь до меня, — закричал он. — И не рассчитывайте меня запугать!
Сержант побагровел, его глаза горели бешенством.
У лейтенанта не хватило мужества посмотреть в лицо врачу. Он бросился из камеры и пошел, побежал по коридору, стремясь поскорее вырваться на чистый воздух.
Город показался ему такой же камерой, только большего размера. Та же гнетущая духота, тот же тяжелый, вонючий воздух, то же ощущение безысходности.
Несколько минут он шел куда глаза глядят по пустынным улицам, пошатываясь под бременем
