собственного тела, не способный ясно мыслить.
Остановился на углу и почувствовал, что у него пропала память. Как его зовут? Он забыл собственное имя. У него не было прошлого… Где он находится? Он не знал.
Лейтенант растерянно посмотрел по сторонам. Он тяжело опустился на край тротуара под уличным фонарем, уперся локтями в колени, сжал голову руками и начал лихорадочно припоминать, кто он такой.
Издалека доносился приглушенный грохот, похожий на гром. Гроза. Скорее бы пошел дождь — дождь, который хлестал бы с неба потоками, залил бы город, промыл этот воздух, а вода унесла бы, умчала его тело… куда? В море. Он увидел мальчика на берегу большой реки, колесный пароход у причала, на котором громоздятся тюки хлопка… Ему смутно вспомнилось его детство и город, где он родился… Название это отдалось в его голове, как название древней, погибшей цивилизации Востока, связанной в его представлении с пирамидами… с мумиями… с портье отеля…
Его озарял свет фонаря. Он долго смотрел на свои ботинки, на брюки из зелено-оливковой ткани. Военная форма. Да, он солдат. Он вытащил из кармана свои документы и принялся их рассматривать. Они показались ему написанными на иностранном языке. Он понял, что у него есть номер… Наконец увидел свое имя, фамилию и начал негромко произносить их, повторять много раз, отыскивая в них свою личность, свое прошлое… Потом, прислонившись к фонарю, он разразился конвульсивными детскими рыданиями, и по его лицу, смешиваясь с потом, крупными каплями покатились слезы. Он лег на спину, ощущая теплое прикосновение асфальта. Высоко в небе стояла луна. Ах, если бы он мог прижаться лицом к луне, чтобы ее ледяное прикосновение освежило его… Он закрыл глаза ноющими веками. И понемногу все начало возвращаться: призрак за призраком, ужас за ужасом. У него была надежда — правда, вскоре она рассеялась, — что все происшедшее в камере, откуда он бежал, было бредовым видением.
Снова на его душу легло бремя ответственности за смерть человека. Он все еще ощущал едкий запах пота сержанта, который заставил его произнести смертный приговор пленнику… Сержант забрал себе магнитофонную ленту, на которой записаны те страшные слова.
Лейтенант медленно поднялся. Он узнал город, увидел знакомые здания и понял, где находится. Посмотрел на часы: три пятьдесят пять. Какого дня? Тут он вспомнил, что меньше чем через десять часов войдет в самолет, который доставит его обратно на родину. Теперь он, возможно, уедет не как свободный человек, а как арестованный, как обвиняемый в убийстве.
Он пошел к реке. Увидел тусклые огни на сампанах, услышал голоса, кашель, стоны. Где-то мяукала кошка. Лейтенант присел на корточки у самой воды, намочил платок и медленно провел им по лбу и по щекам.
Несколько секунд он прислушивался к далекой канонаде, а потом выпрямился и, свернув к базарной площади, в конце концов вышел на широкую набережную.
Ему вспомнился магнитофон, зеленый глазок, вращающиеся кассеты. И его память превратилась в магнитофонную ленту, запечатлевшую не только голоса, но и зрительные образы и запахи этих ужасных часов, проведенных им в камере. Он вспомнил пленника — лежавший на каменных плитах мертвец с раскинутыми ногами… Господи! Как мог он допустить этот ужас? И к тому же ненужный! Ведь в ту минуту, когда сержант пытал пленника, саперы уже обезвредили бомбу.
И тогда он почувствовал невыносимое одиночество. Ему захотелось человеческого, дружеского присутствия. Но чьего? Чьего? Перед его глазами мелькали разные лица… Учительница! Он вспомнил, что находится недалеко от ее дома. Всего три-четыре квартала. Да, он мог бы пойти к учительнице. Но в такой час? А! Она поймет, когда он расскажет ей все. Ему необходимо рассказать, поделиться бременем, давящим его сердце.
Он увидел колокольню, крест на фоне неба. И в нем родилась надежда. Он знал священника этой церкви — они как-то обменялись десятком слов. Ему показалось тогда, что старик говорит на его языке довольно свободно. Вот кому он мог исповедаться! А почему бы и нет? Он обрадовался. Да, выход найден: исповедь. Отпущение грехов. Умиротворение. Не спуская глаз с креста на колокольне, он ускорил шаг.
Маленький белый домик священника был рядом с церковью. Лейтенант пошел через сад, наступая на цветы (кладбище, роза на дороге, стрекоза на крышке гроба, солнце), и постучал в дверь сначала тихо, потом сильнее. Он подождал, но, не услышав никакого ответа, подошел к окну и снова постучал. В конце концов он услышал покашливанье и дребезжащий голос:
— Кто там?
Лейтенант трижды повторил свое имя и на языке священника попытался объяснить, кто он такой.
— Что вам угодно?
— Я хочу исповедаться.
— В эту пору, ночью?
— Ради бога, падре! Будьте милосердны. Мне необходима ваша помощь.
— Хорошо. Я сейчас выйду.
Лейтенант сел на ступеньку у двери. Он вспомнил баптистского старейшину времен своего детства. Что бы сказал тот, если бы увидел, как он у дверей католического священника молит принять его исповедь? Это потрясло бы и его родителей.
Воздух был напоен благоуханием жасмина, который рос около церкви. Дверь открылась, и на пороге возник темный силуэт священника. Лейтенант поднялся и отступил на несколько шагов, в полосу лунного света, словно для того, чтобы старику было легче его узнать. Священник подошел и несколько секунд вглядывался в него.
— Я вас знаю?
— Боюсь, вы меня не помните… но не так давно мы с вами разговаривали в одной деревне…
— Вы регулярно посещаете церковь?
— Нет.
Священник молча смотрел на него. Это был низенький, хилый старичок с серебряными волосами.
— Но вы по крайней мере католик?
— Нет, я баптист.
— Не понимаю… Ведь вы только что сказали, что хотите исповедаться?
— Да, падре, хочу. Это необходимо. Умоляю вас не отказывать мне в этой милости.
Через маленький дворик они двинулись к церкви. Священник зашел в ризницу, чтобы взять что-то и все так же молча открыл дверь в церковь. Внутри лунный свет, струившийся в узкие стрельчатые окна, создавал прозрачные сумерки, но священник зажег большую центральную люстру, и лейтенанту стало не по себе. Священник на миг преклонил колено перед главным алтарем и прошел в исповедальню.
— Опуститесь на колени, сын мой, — сказал он, и голос отозвался в пустой церкви странным эхом.
Лейтенант повиновался, испытывая стыд и смущение, почти как в тот далекий день, когда он мальчиком присутствовал на католическом богослужении, спрятавшись за колонной.
— Теперь откройте мне, что вас гнетет, — проговорил священник тихим голосом, почти шепотом. Лейтенант уловил запах чеснока.
— Падре, я виновен в смерти человека.
— Вы хотите сказать, что… убили кого-то?
— Да, косвенно…
— Когда это случилось?
Лейтенант ответил не сразу, стараясь сообразить, когда все это произошло.
— Немногим более получаса назад… или, возможно, час, не могу сказать точно.
Он стал излагать свою историю, начиная со встречи с Ку в комнате «Каравеллы».
— Пожалуйста, — попросил священник, — говорите медленнее и отчетливее. Я недостаточно хорошо знаю ваш язык.
Лейтенант стоял на коленях с закрытыми глазами, прижав пальцы ко лбу. Вдруг он смолк, словно забыв, о чем рассказывал. До него донесся звук приглушенного зевка священника. Он чувствовал за своей спиной присутствие статуй святых, которые следили за ним из своих ниш.
— Падре, я ищу облегчения в исповеди.
