девушки той жених был, бюджетник, правда, но зато ученый по самое не могу?.. А может, отец, которого тогда рядом не оказалось… А может, даже и муж молодой!.. Об этом не думал?.. А, да кому я все это говорю… Идите вы на хуй…
И Иннокентий Сергеевич резко поднялся, пнув стоящий у ног рюкзак (внутри жалобно треснули бутылки, твердая валюта живущих за чертой людей), и, расстегивая на ходу ширинку, пошел во мрак, к возвышающейся там каменной Лесе Украинке.
«Может, ему просто пить нельзя?» - промелькнуло в голове.
Но тут я увидел, что около скамейки так и стоит почти нетронутая бутылочка «Ром-колы»...
…………………………………………………………………………………………
Конечно, я был виноват сам. Я ехал слишком быстро. Даже не быстро, нет для «Сузуки» это не скорость, скорее – остро, специально чуть больше закладываясь на поворотах, чем обычно, чуть резче тормозя, чуть рискованнее перестраиваясь. Я делал это из злости Ю, что было особенно глупо, потому что он, кажется, наоборот, получал удовольствие от этих моих «слишком», меланхолически запрокинув лицо к небу, мелькающему сквозь переплетенную листву липских каштанов. День отступил, липкая вонь осела, и снова пахло листвой и летней ночью. Мне вдруг очень захотелось спросить у Ю, кем он был при жизни, каких героев и праведников берут в ангелы-хранители своей страны (подсознательно я, конечно, примерял эту светлую миссию на себя, хоть и понимал, что мне это загробное счастье не светит…).
Но поговорить на ходу было нереально, а останавливаться не хотелось – я «словил драйв», я «рулил»! Одним словом, заигрался…
И поэтому, когда навстречу с правительственной парковки около отеля «Киев» бесшумно и стремительно вылетел трехлучевой S 500, шансов не было никаких. Вернее были, но…
Я должен был «положить» мотоцикл. Есть такой прием – крайний, последний, как запасной парашют, но, в общем-то, спасительный. При этом можно, конечно, немного удариться, да и «Сузу» придется потом чинить серьезно и не один день, но зато твои дни закончатся не здесь и не сейчас, а о большем в такой ситуации и мечтать не приходится.
Так мы все устроены – в нас живет холодная животная пружина, властно велящая в те чуть растянутые доли секунды, когда уход и вечность из абстрактов становятся реальностью, быстро и не думая делать единственно верный путь к спасению.
Но в нас живет и другое, иная пружина, живая, теплая и лишенная животной силы самоспасения. Как минимум пять моих знакомых побили машины (а один и вовсе погиб, Царствие тебе Небесное, Андрюша Выговский, светлый ты человек), на полном ходу бросая их в сторону из-за выскочившего на дорогу ребенка, котенка, ежа или пьяного в зюзю сельского велосипедиста. Уровень уголовной ответственности или моральные принципы были ни при чем – такие механизмы попросту не успевают сработать за доли секунды. Успевает сработать другое - внутренняя, живущая в душе каждого, НЕГОТОВНОСТЬ ДАВИТЬ ЖИВОЕ, и в этом смысле ребенок и облезлый бродячий кот ничем не отличаются друг от друга.
Этот, второй рефлекс, в отличие от первого, не спасает, а наоборот. Но я обожаю его и в себе, и в других, потому что он – сплошная человечина, он в нас от Искры Божьей, от живой души и Добра, которым этот мир пропитан, как ромовая бабка чем-то вкусным, с запахом школьного детства. Какое счастье, что он, рефлекс этот, в нас еще не умер…
Одним словом, я не стал «укладывать» мотоцикл. Потому что сам я был в шлеме и дорогой итальянской кожаной куртке с защитой всего на свете, но за моей спиной летел сквозь ночь Ю в нелепом сером костюмчике, с развевающимися светлыми волосами на открытой голове. И то, что он – ангел и по идее бессмертен, да и вообще – может, скорее всего, воспарить при необходимости, имело бы смысл где-нибудь в другом месте и в другое время, а не в ту сотую долю секунды на углу Липской и Институтской, когда я понял, что я, не самый добрый и мужественный человек в мире, что ни за что не размажу по беспощадной терке прогретого асфальта того, чью судьбу сам разогнал до ста пятидесяти на коварной узкой улочке Печерска…
Одним словом, я сделал то, чему позавидовал бы любой каскадер, и что сам я в обычной ситуации не смог бы повторить даже под страхом мучительной смерти. Чуть отпустив вперед заднее колесо, я резко газонул, и байк, вместо того, чтобы «лечь», выровнялся, взвился на заднее колесо, влетел на бордюр, пролетел между стволами каштанов, снова, визжа шинами, изогнулся около памятника какому-то невнятному большевику (кажется, со сложной еврейской фамилией Иванов, но я не уверен), снова рванулся вперед по стремительной дуге и замер, лишь чуть ударив нас, своих всадников, о незакрепленную секцию низкого заградительного заборчика, которая, неестественно долго постояв наклоненной, с грохотом повалилась на бок.
Следующая минутная вечность была оглушительно тихой. Пахло вечностью и паленой резиной. Я почувствовал, что взмок так, словно на меня вылили ведро воды. Наконец, передняя дверца «Мерседеса» открылась, и к нам с озабоченным выражением лица направился какой-то крепкий мужчина в костюме. Честно говоря, я даже не успел его толком рассмотреть, потому что тут же распахнулась дверца задняя, и под листву каштанов выбрался другой человек – полный, но по-молодому стремительный. Изучать его нужды просто не было. Потому что это был никто иной, как известный политик, кум Президента и персонаж моей скандальной предыдущей книги Петр Алексеевич Дорошенко…
Честно говоря, проявлять трогательную заботу о нас никакой нужды не было – у меня лишь чуть ныло ушибленное бедро, а Ю, вульгарный ангел, кажется, не пострадал вообще (теперь это казалось само собой разумеющимся). Но то ли Дорошенко просто был отзывчивым человеком, то ли опасался скандала (могу себе представить заголовки наших милых газет!), но он настоял на том, чтобы мы поднялись в его кабинет (тот оказался помещением какого-то парламентского комитета с мудреным финансовым названием) и вызвали «Скорую» (последняя идея отпала сама собой, когда стало ясно, что с нами все окей).
Зато я с наслаждением умылся в туалете до пояса, стащив с себя надетую на голое тело мотоциклетную «кожу», а когда вошел в кабинет, куда охранник (секретарша уже ушла домой) принес крепкий чай с каким-то печеньем, почти не удивился, услышав, что Ю и Дорошенко оживленно беседуют. И, ясное дело, о политике! Вообще, будь я чуть злее, я бы решил, что он все это подстроил, ангелина!..
Дорошенко лишь чуть покосился на меня и вернулся к разговору. «А чего ты, собственно, ждал?! - невесело спросил я сам себя. – Облил человека говном с головы до ног и ждешь, что он сейчас велит подать шампанское?..»
Нет, я, конечно, уже давно извинился перед ним за «ту брошюру» (и не из страха, разумеется, тем более что период возможной мести к тому времени уже прошел, а просто потому, что жить с таким грузом идиотской вины было невыносимо). Он тогда, естественно, пожал мне руку, произнес какие-то нужные слова, но только я очень хорошо чувствовал, что созерцание моей бритой головы так непривычно близко до сих пор не доставляет ему радости. Лицо вошедшего охранника радовало еще меньше – он явно любил босса и явно читал «Убить Юлю». Взятые вместе, эти два факта не обещали мне ничего хорошего. Слава Богу, он взял забытую на столе трубку мобильного и тут же вышел…
Спасаясь от трепа Ю и невеселых мыслей, я начал осматривать кабинет. Он мне нравился, в нем было спокойно и уютно. Цветы в больших вазонах излучали нарядную свежесть, а добротная мебель светлого дерева была не новой, но и не «убитой», а лишь с легкой печатью пролетевших годов. «Кабинет доброго диктатора, - сформулировал я для себя. – Молодого Муссолини, в тот короткий период, когда он уже накормил голодных и запустил заводы, но еще не начал «мочить в сортире» врагов, друзей и просто неудачно подвернувшихся под руку».
- А вот что вы о Юлии Владимировне скажете? – чуть провокативно нагнувшись над столом, спросил Ю, выводя меня из состояния блаженного покоя.
Дорошенко чуть нахмурился.
- О Юлии Владимировне вы у Юрия спросите, – сдержанно ответил он и отхлебнул чаю. – Он у нас по ней главный специалист…
- Так я поэтому и спрашиваю! – широко улыбнулся ангел. – Он как раз пишет к выборам новую книгу…
- Правда? – Дорошенко поднял на меня тяжелый взгляд, и вся гамма внятных эмоций отразилась на его раскрученном телевизором лице. – Честно говоря, не понимаю, зачем вам это нужно. У вас такие замечательные киносценарии…
Пора было брать инициативу на себя.
- Петр Алексеевич, я еще не знаю, буду ли писать книгу к выборам. Но если буду, она будет совсем другой, честное слово... Вот, если хотите, скажите сейчас, что хотите, я ни одного слова не изменю!
Дорошенко бросил на меня полный недоверия взгляд. Я в ответ изо всех сил постарался сделать честное лицо, но это у меня получается не всегда и не очень.
После паузы он все-таки заговорил негромко и вдумчиво.
- Я уже не раз повторял в разных интервью – я успешный менеджер. В стране сотни кондитерских предприятий, но мои – самые успешные… Когда я начал производство автобусов «Богдан», все говорили, что я сумасшедший или идиот, а сейчас на них ездят во всех украинских городах! Да что украинских – они на экспорт не идут, а улетают!.. А корабли «Ленинской кузни»? А «5 канал»?!.. Между прочим, создавался он, как вы понимаете, не ради коммерции, а сейчас мне за него знаете, сколько предлагают?!
Я не хотел с ним спорить, но лучше было сделать это сейчас, чем потом, на страницах книги - задним числом и безответно.
- Знаете, менеджер, рентабельность, экспорт… Это же все купечество, а не социальная политика…
- Понимаю, о чем вы, – Дорошенко говорил все оживленнее, – с одной стороны, это, конечно, бизнес, да… Но смотрите - доярки на моих фермах получают по восемьсот гривен минимум! Рабочие на верфи – по 4-5 тысяч! И вот это уже – самая что ни на есть политика! Как и налоги, которые я плачу, кстати говоря… Причем, Юрий, поймите, это же не сырьевые отрасли, а самые что ни на есть производственные…
Он чуть поколебался и добавил:
– Я вам вообще прямо скажу (можете об этом не писать, можете писать) – пусть мне в управление отдадут все предприятия, и через три года Украина будет цветущей страной…
«Ага, щас!.. А не облезешь?!» - весело подумал я, но сказал, конечно, совсем другое:
- Как там у Маяковского?.. «Капитализм в молодые годы был ничего, деловой парнишка, первым работал…» Дальше не помню, но о чем речь, ясно, так ведь? Да вы сами не заметите, как в спрута превратитесь, Петр Алексеевич! При всех благих начинаниях…
- А пусть меня контролируют! – живо среагировал Дорошенко. – Государство, профсоюзы, комитеты… Кто угодно!.. – он снова глотнул из чашки, прогоняя волнение. – Я вам одно скажу – кухарка никогда не сможет управлять государством! Не сумеет, не справится… - он несколько секунд помолчал, явно колеблясь, но все равно с досадой добавил: - Президент сейчас делает ставку на Короленко, Ясенчука… Они, может, и неплохие ребята, но ничего в своей жизни не построили, так, мастера разговорного жанра…
- Юлия Владимировна!.. О Юлии Владимировне!.. – провинциальным суфлером простонал с другого конца стола ангел Ю.
- А что Юлия Владимировна… - видно было, что Дорошенко не хочется закрывать любимую тему ради Юли. – Я особенно никогда не скрывал, что считаю ее опасной…
- Для кого? – тут же выстрелил я.
- Для всех, – пожал плечами Дорошенко. – Для меня, для вас, для миллионов людей. Для страны, если коротко… Нет, правда, она же играет в борьбу за власть, причем играет с безоглядной детской жестокостью. Как ребенок, ломающий куклу, чтобы посмотреть, что у нее внутри… Жестокость сама по себе отвратительна, а в руках сильного политика, сами понимаете… Я лично даже маленькой дочке не разрешаю жуков мучить…
… Господи, как же мы все похожи в главном, капиталисты и писатели, дальнобойщики и актеры. Вот сказал этот полный человек в дорогом костюме о дочке, и мне сразу стало светлее жить, потому что я вспомнил о своей масе, о том, как она плакала, когда я не разрешал ей издеваться над жабкой, как, обнимая подрагивающее от обиды родное тельце, искал слова, чтобы объяснить, что не может эта самая жабка жить у нас, в трехлитровой банке, а как это можно объяснить, если та и вправду «все время живет в водичке, ей там хорошо, ей там нравится!». У детства своя правда, наивно-жестокая, но непобедимая. Непобедимая, потому что замешана она на той особой магии, которой когда-то владели и мы, но которую забыли множество лет и зим назад, еще в те дни, когда сами верили, что пойманной жабке будет хорошо в банке с водой у нас под кроватью…
… Выходя из здания, я кивнул стоящему рядом с «Мерседесом» охраннику, но он не ответил. Окей, не возражаю, преданность – не самая плохая черта…
Ю был уже около «Сузы».
- А толковый мужик этот Петр Алексеевич… - задумчиво протянул он.
- Угу, толковый… - без энтузиазма ответил я. – Вот только упырь редкий…
- Кто?..
- Вампир! – пояснил я. – В смысле – кровосос!.. В смысле – капиталист… А значит, из политики его надо гнать ломом!..
- Да ну? – оскалился ангел. – И кто же тогда будет державу обустраивать? Нет, ты ответь, ответь, Че Гевара долбаный!.. Кто, а?! Таксисты?.. Хирурги?.. Кухарки эти самые?.. Или, может, писаки вроде тебя?..
Я закурил, не собираясь спорить, а Ю назидательно продолжал:
– В современном мире, майне кляйне, правит тот, кто создает и владеет!..
- Я знаю. Только что в этом хорошего?
Тут уже Ю на минуту задумался.
- Ну… Ну, хотя бы ответственность. И стабильность… Даже не так – стабильная ответственность, вот! Тому, кто создает и приумножает, не нужны катаклизмы…
- Им не катаклизмы, им клизмы хорошо бы… - пробурчал я.
- Что-что? – не понял Ю.
- Ничего! Не верю я олигархам, Ю! В Украине должна прийти к власти принципиально новая сила… - я не особо напрягался в поисках политической истины, а этот бессмысленный штамп звучал в нескончаемых ток-шоу все чаще и чаще. Но Ю отреагировал довольно живо.
- Ясен-красен, кто бы спорил! Только в данный момент эта твоя «новая сила» учит ботанику и курит на балконах тайком от родителей!.. Так что долго ждать
