- Да, вы правы - а! вспомнил, я закричал: 'Что вы здесь делаете? Как вы меня нашли? С кем вы приехали?' Она невозмутимо ответила: 'Одна. Я приехала к вам. Мне дали ваш адрес в 'Альянсе'. Это было последней каплей.
- Почему?
- Как почему? Ведь это означало, что 'Альянс', а значит, все вокруг будут знать, что приехала Бала Корнинская! Совсем одна! При том, что ей восемнадцать лет! Она пустилась в плавание на пароходе и теперь явилась в Грецию! Для того, чтобы увидеть меня! Я воскликнул: 'Вы соображаете, что делаете, или нет?' Она безмятежно улыбалась: 'Я вас предупреждала'. (Молчание.) Сначала я не понял. Предупреждала о чем? О своем приезде? 'Но вы мне ничего не писали!' Она пояснила: 'Я предупреждала вас, что вы напрасно считаете меня ребенком'. Ее улыбка была полна самодовольной иронии, меня так и подмывало схватить ее за руки и трясти до тех пор, пока она не запросит пощады. Нет, вы только подумайте! Какая дерзкая выходка!
- Так вы и сделали?
- Что - встряхнул ее? Нет. Я даже вскочил - но стал расхаживать... (усмехается), вернее, попытался расхаживать взад и вперед, потому что закуток был так мал, что я на каждом шагу натыкался на мебель и в конце концов мне пришлось сесть. Вид у меня, наверное, был совершенно дурацкий.
- Без сомнения. А дальше?
Иногда я почти восхищаюсь собой. Восхищаюсь своей терпеливостью - она нужна, и я ее проявляю, когда, несмотря на добрую волю пациента, его внутреннее сопротивление так велико, что приходится буквально клещами тянуть из него каждое слово, а в результате извлекать какие-то совершенно несущественные детали. Бедняга, он тут ни при чем: в такие минуты мой метод напоминает детскую игру, когда удочкой с магнитом на конце ребенок наудачу выуживает металлических рыбешек. Улов бывает самый разный (карп, омар, а то и старый башмак), но подсознание начеку - оно удерживает самое главное. Впрочем, в конце концов придет черед и этому главному.
Казалось, он ищет в памяти.
- Дальше? Ага! Естественно, у меня вырвался вопрос: 'Где вы остановились?' Ее улыбка стала еще более вызывающей, если только это было возможно. 'Здесь, само собой'. - 'В этой гостинице?' - 'Мои чемоданы стоят в комнате по соседству с вашей'.
Довольно неожиданно он рассмеялся.
- Вы помните 'Пайзу'?
- 'Пайзу'?
- Фильм Росселлини. О войне в Италии. О Сопротивлении.
- Помню. Но при чем здесь этот старый фильм?
Он сделал странный жест - развел руки в стороны, потом быстро сблизил их, хлопнул одной ладонью о другую и стиснул пальцы, как бы безмолвно произнося: 'О ужас! Сжальтесь надо мной!'
- Припоминаете?
- Что именно?
- Этот жест? Жест маленького монашка. Самое забавное место в фильме. Когда три союзнических офицера, - католический священник, пастор и раввин, - являются на постой в монастырь капуцинов, расположенный в самом сердце Абруцких гор. Они представляются монашку, и он вдруг понимает, что третий из них еврей... Как он задохнулся, с каким ужасом и негодованием посмотрел и как стиснул руки, а потом как поспешно зашагал, путаясь в рясе, чтобы оповестить обитателей монастыря о чудовищной новости... Когда я вспоминаю эти стиснутые руки и расширенный от ужаса взгляд, я покатываюсь от хохота.
- Теперь и я вспомнила, но зачем вы мне все это рассказываете?
- Потому что именно так расхохоталась Бала, когда я не удержался от такого взгляда и такого жеста. Я подумал о ее дерзкой выходке и о скандале, который это повлечет за собой. Здесь! В той же гостинице, что и я. В соседней комнате!
- Что же вы сделали?
- Больше ничего. Просто стиснул руки. Но она, очевидно, заметила, что я побелел как полотно, потому что она встала, взяла меня за руки и потянула к себе, принуждая подняться: 'Пойдемте, прогуляемся в порту. Там мы поговорим и разберемся во всем, что произошло'.
- А дальше?
- Вот и все.
- То есть как это все?
- Я имею в виду, что дальше не произошло ничего существенного, и только когда ее отец...
- Погодите, погодите. Существенное или нет, мы это увидим. Итак, она заставила вас встать. Прекрасно. Очевидно, вы вышли из гостиницы. Ну же, припомните. Час был уже поздний?
- Было самое прекрасное время дня. Солнце только-только скрылось за горизонтом. Темный лес мачт вырисовывался на небе, окрашенном в тот цвет, какой бывает лишь на Востоке и больше нигде, разве что изредка в Венеции: полыхание золота, видимое как бы сквозь хрусталь...
- Довольно описаний!
- Вы сами просили меня...
- Вы правы. Извините. Это от нетерпения. Продолжайте.
- Вы сами затыкаете мне рот.
- Прошу прощения. Было прохладно?
- Нет, нет. Ветер с моря был еще теплый, он приносил с собой запах рыбы, йода и соли... (Молчание.) Бала взяла меня под руку... Она прижала мой локоть своим локтем... ее бедро касалось моего бедра... от нее тоже веяло терпким запахом соли, и мне до смерти хотелось вдохнуть этот аромат, и в то же время я этого не хотел, и сердце мое металось в счастье и муке... (Молчание.)
- Куда вы пошли?
На этот раз молчание длилось долго. Он не двигался. Только нервно скривил губы, как это бывает, когда силишься вспомнить, но что-то мешает. Мне казалось, я вижу, как он старается разглядеть в гаснущем свете дня юную пару, ее видно со спины - пара застыла, но в то же время удаляется куда?
- Куда мы пошли - кажется, да, верно, в сторону мола. Да, да, в конце мола маленький невысокий маяк... с зеленым и красным огнем, а подальше первая звезда... Бала прижимается щекой к моей щеке... и говорит: 'Почему вы сбежали?'
Я хотел возразить... хотел опять сослаться на мнимое приглашение 'Альянс франсез'... но она шутливо ткнула меня носком туфли в щиколотку: 'Я только что из 'Альянс франсез', мой мальчик. Сочинять бесполезно. А ну, говорите правду. Чего вы боитесь?' (Молчание.) Она повторила слова своего отца. Я вырвался от нее, и мы...
Долгий близорукий взгляд, маленькая морщинка между бровями - словно он пытается разглядеть время на далеких башенных часах.
- ...мы оказались лицом к лицу... Она опиралась о поручни... а мне, как сейчас помню, в спину врезался край лебедки. 'Уж не воображаете ли вы, что я боюсь за себя?' - 'Вот именно, не знаю, что и думать'. Она озабоченно смотрела на меня, как смотрят на больного ребенка... Я сказал с раздражением: 'Я хочу, чтобы вы знали одно. Бала: я не соблазнитель. И тем более не охотник за приданым!' (Молчание.) Поверьте, я говорил искренне. (Молчание.)
По ее лицу... по ее лицу... я видел, что она не знает, смеяться ей или плакать. Желание смеяться взяло верх. 'Приданое! Хорошенькое теперь у меня будет приданое! А насчет того, чтобы меня соблазнить... Скажите, дорогой мой донжуан, кто кого, по-вашему, пытается соблазнить в эту минуту?' Я пожал плечами: 'Я говорю о том, что подумают люди'. Что-то... жесткое появилось в ее взгляде, в выражении опущенных губ: 'Значит, отныне вы стали с этим считаться?' (Молчание.)
- Вы ей возразили?
- Возразил. 'Не переворачивайте все вверх ногами - еще раз повторяю, я думаю только о вас'. Она: 'А по какому праву? - Она по-петушиному вытянула шею, вздернула голову. - Явившись сюда без провожатых, я, по-моему, доказала, что уже достаточно взрослая, чтобы поступать как мне заблагорассудится'. Я сделал над собой усилие. И ответил, не повышая голоса: 'Вы никогда не слышали о совращении малолетних?' Она медленно покачала головой: 'И вы еще смеете утверждать, что беспокоитесь только обо мне!' - 'Смею! - Я
