Под дубом кипела нешуточная битва. Среди низкого рычания волков Корт безошибочно узнал злое шипение и рявканье кошака Или. Молодой человек опять зацепил за сук крючки шнура и на нем спустился вниз, как паук по паутине. Повис и осмотрелся, медленно вращаясь.
Или как раз мазанул лапой с растопыренными когтями вожака красноухих по оскаленной морде. А задними лапами мощно лягнул двух волков, насевших со спины. Все трое отлетели от кошака на значительное расстояние, но при этом уступили место другим, желающим схватки.
Или бился славно. Волков он не боялся – он был крупнее самого крупного из них, а значит, выигрывал в силе ударов и длине клыков. Но все же помощь ему не помешала бы. Так решил Корт, спускаясь на шнуре еще ниже и спрыгивая на загривок вожаку красноухих, который уже очухался и кинулся в новую атаку. Убийца вонзил один из своих мечей волку в межреберье, метя в сердце. Попал точно: матерый успел еще огрызнуться, пытаясь хватить клыками того, кто отяжелил его спину, и с воем завалился на бок.
Корт оставил вожака и кинулся убивать следующего зверя. Метнул с обеих рук ножи. С жалобным воплем волк, прыгнувший было на Шипа, рухнул в траву – сталь вонзилась ему в глаз. Второй малек попал в бок тому, кто вцепился в шею Или.
Кошак тем временем держал лапами одного врага, а пастью рвал другого. Остальные, видя, что погиб вожак и сами они споро убывают, уже с меньшей прытью стремились в бой и, упреждающе рыча, отступили в заросли.
– Акс! – объявил человек, убирая меч в ножны.
– Акс! – отозвался кошак и отшвырнул прочь безжизненное тело волка, которому только что перегрыз горло.
«Акс» означало «все» или «конец».
Кошак облизал окровавленные усы, убийца вытер пот со лба. Дальше они начали общаться на чистом кошаковом языке.
– Ты как? – спросил Корт, присаживаясь на один из волчьих трупов.
– Ничего. Как сам? Ты пахнешь кровью. Своей кровью, – отвечал Или.
– Рана открылась.
– Ффор! – ругнулся кошак. – Леки есть?
– Нет. Как девчонки?
– Хорошо. Ушли на крест. Я вернулся за тобой.
– Вижу, – улыбнулся Корт, прощупывая через куртку свою болящую грудь. – Вовремя.
– Аха, – кивнул Или. – Ты плох. Идем к Лиде. Даст леки. Девчонки подождут.
Корт помолчал, глядя на светлеющее небо.
– Лида даст траву хорх. И другие леки. Лида закроет рану, – зафырчал кошак, тронув приятеля лапой за колено. – Идем к Лиде.
«Что ж, это правильно, – подумал убийца, – Толку от меня, болезного, маловато. А впереди – не жизнь сладкая, а Мирма с сюрпризами».
– Аха, – кивнул Корт. – Идем к Лиде. И с подарками, – и взялся свежевать волчьи трупы.
Кошак дернул мохнатыми щечками – будто улыбнулся…
* * *
Веда Лида жила на дереве.
На огромном древнем вязе, в том месте, откуда расходились, как лучи, его мощные ветви, соорудила себе веда большущее гнездо, покрыла его плетеной крышей, на крышу натаскала дерна и мха и жила себе там, в тепле, тишине и уюте, уже без малого лет двадцать. Пуща была к ней добра. Пуща уже считала ее своей частью. И щедро дарила веде свои богатства: грибы, ягоды, коренья, травы, воду из целебных родников. В силки Лиды всегда попадались жирные птицы, а в сети Лиды шла вкусная рыба. Одежды веды были вязаны из нитей, а нити свиты из трав. А для холодной поры имелся большой плащ из беличьих шкурок, теплый и уютный, и унты из серого зайца.
Хорошо и покойно жилось веде Лиде в пуще.
А раньше она жила среди людей. В родном поселке Углица все знали Лиду, все приходили к ней за помощью, если хворь какая случалась. И не только хворь.
Многих детей из Углицы и других селищ первыми встретили в этом мире руки веды Лиды. Потому что лучшей повитухи не знал Крапчий край. Крапчий край – лесистая земля народа Шипов…
Все сгорело в огне, все легло под топор: Углица, дети, и весь Крапчий край, первым встретивший вражьи полки лорда Исидора с запада. Что оставалось делать веде Лиде, потерявшей почти весь свой разум при виде крови и жестокости? Бежать-бежать, далеко-далеко, в леса, в глушь. И там строить заново свой мир, маленький, хрупкий, сплетенный из ветвей и травы, укрытый мхом и дерном. Потому что нельзя человеку без своего крохотного спокойного уголка…
– Лида! – вполголоса позвал Корт, выстучав по дереву определенную коротенькую мелодию. – Лида!
Из густой листвы вяза свесилась веревка, по ней скользнул кто-то маленький и шустрый и повис головой вниз перед самым носом убийцы.
– Кто? Кто? А. Крошка Корти, – скрипучим голоском сказало существо, поблескивая желтыми глазами. – Привет, Корти, – и протянуло молодому человеку одну руку, разрисованную причудливыми зелеными узорами и сухонькую, как мертвая сосновая веточка.
Корт бережно коснулся хрупких пальцев веды и прижал их к своей щеке. Когда-то эти руки осенили и его рождение. Семнадцать лет спустя – рождение его дочки. Теперь все, что осталось ему от прежней жизни – веда Лида и ее сухие, тощие, но волшебные, руки. Они лечили, они смягчали.
– Плохо мне, матушка. Спасай меня, матушка, – сказал убийца.
Веда быстро перевернулась и спрыгнула вниз. Принялась ощупывать руками Корта: его лицо, шею, плечи, грудь. На груди остановила чуткие пальцы.
– Тут. Болит и кровью исходит, – прошептала Лида, хмуря седые брови. – Наверх сможешь подняться?
Корт кивнул и попросил, кивнув на Или, который лениво растянулся на зеленом мху:
– Посмотри кошака: у него бок покусан.
Или надменно фыркнул «хха!» – это означало, что спасаться от ран он намерен сам.
– Хорошо, – кивнула веда и первая, шустро-шустро покарабкалась по шнуру наверх, в густую листву вяза.
Корт подождал, пока она не даст ему знак, что веревка свободна, и полез следом.
Там, наверху, веда приказала молодому человеку:
– Снимай ремни, куртку, рубаху и ложись, – указала на охапку сена, покрытую травяной циновкой, в углу своего жилища.
Корт послушно разоблачился, бережно сложил одежду и оружие в одну аккуратную кучку (на нее Лида тут же набросила какую-то дерюгу) и опустился на сено.
Веда удобрила свои руки зеленой мазью, которую взяла из берестяного кузовка, свисавшего с плетеного навеса, и опустилась рядом с убийцей на колени. Осторожно коснулась его груди, ран.
– Так-так… вот-вот, – зашептала Лида. – Плохо, запущено. Больно?
– Немного, – кивнул убийца.
– Ах ты, крошка, – веда ласково погладила его по волосам. – Ну ничего. Это мы вылечим, все поправим, болеть не будет, – говорила так, словно забалтывала ребенка, хнычущего от ссадины. – Дам тебе соку сонного – и спи, крошка. А как проснешься – болеть не будет, ничего не будет, ран не будет…
Бормоча, сновала по гнезду, доставала из большого берестяного короба, стоявшего в самом темном углу, короба поменьше и горшочки, и фляжечки, из кожи, из дерева, из глины. Откупоривала, нюхала, пробовала. Нужное клала на плоский круглый камень, что лежал посередине жилья, ненужное возвращала туда, откуда брала.
На минуту замерла, глядя на отобранное и почесывая седую взъерошенную голову. Улыбнулась, и от этого вдруг помолодело ее старческое сморщенное лицо.
– Да. Ты будешь спать. А твои раны – заживать. А я – стеречь твой сон. И вязать тебе рубашку. Хочешь рубашку? Необычную – из белоперой травы. Такие я раньше для деток малых вязала, чтоб тепло им было и мягко. И тебе свяжу, свяжу…
Протянула Корту фляжку с сонным соком. Убийца, ни секунды не сомневаясь в том, что предлагаемое питье полезно, выпил все одним глотком…
* * *
Летели лепестки с цветущих яблонь. Кружились, опадали на молодую траву, на желтую тропку, на темные волосы юной Бии.
Бия, невысокая, тонкая, в просторных тунике и шароварах из некрашеного льна шла-скользила к роднику за водой. Ее ножки в изящных башмаках из мягкой кожи почти не оставляли следов на мелком песке тропки. Да и какие следы могла оставить легкая и хрупкая Бия?
Яблони, яблони… пахли, дурманили…
– Бия. Мир тебе, пташка Бия, – сказал он, выступая из-за дерева.
На нем нарядная, расшитая алыми узорами, рубаха жениха.
Бия засмеялась, прикрывая разомкнутые губы рукою. Ее пальцы – тонкие, изящные, с маленькими, круглыми, розовыми ноготками. Так захотелось их целовать…
– Кортерис! Ты решился, Кортерис?
– Я же обещал.
– Кортерис, – губы Бии произнесли его имя, вполголоса, ласково, и он был счастлив, ведь услышал ответ, хороший ответ на еще не заданный
