головой накрывшись одеялом, дышать парами горячей картошки… Я все думала, что вот сейчас, как это бывает в кино, появится весь промокший, но счастливо улыбающийся Кирилл и скажет: «Я вскочил на подножку последнего вагона!» Но он не вскочил… Он остался под осенним дождем без шапки, в лыжных брюках, в спортивной куртке и тапочках.
По вагону немедленно разнесся слух, что в Туле отстал от поезда артист Померанцев. Пассажирки то и дело всовывались к нам в купе:
— Ах, вы здесь? Как хорошо!
— А мы с подругой думали, не остановить ли поезд стоп-краном?
Бирюков неожиданно вспылил:
— Да, он жив, здоров и не кашляет! А Кирилл остался под дождем. Вот в чем задача!..
Он свесил ноги вниз с моей бывшей полки, потом тяжело, всем телом, повис в воздухе, неловко ища точку опоры. Вадим Померанцев с виноватой поспешностью подставил ему под ноги лесенку.
Приплелся высокосознательный проводник с завязанным горлом, которого Кирилл уложил в постель.
— Остался, значит, этот… оголтелый? Так я и знал: нельзя было мне с поста уходить! Приеду в Москву — рапорт напишу: стоянку-то сократили из-за опоздания, а по радио ничего не объявили. Заснула небось эта девица, которая объявляет… Она заснула, а он теперь под дождем бегает, несчастный… Обязательно напишу рапорт!
У дверей он задержался:
— А вещи-то его где?
— Здесь его вещи. Здесь! — вперегонки бросились к чемоданчику Кирилла Бирюков и Померанцев.
— Надо будет сдать в багажное отделение, — сказал проводник, вздыхая и горестно покачивая головой: как же это я допустил?!
— Нет уж, простите, вы заразили полвагона своими вирусами, и выходит, что Кирилл из-за вас от поезда отстал. Так что не вмешивайтесь! — внезапно и несправедливо, как мне показалось, набросился на проводника раздосадованный Бирюков.
Тот отступил к двери, испуганно поправляя на шее вафельное полотенце.
— Мы с ним, можно сказать, товарищи по работе, и я сам отвезу чемодан. И все остальное… Узнаю, в какой он гостинице остановился. Туда и отвезу! — Бирюков открыл плоский, квадратный чемоданчик. — Вынужденное, так сказать, вторжение, — смущенно объяснил он.
Внутри были чертежи бурильного станка «СБ номер два», папка с белыми тесемками и тщательно отглаженные рубашки Кирилла.
— И как это у их брата холостяка все аккуратно получается, — хрипло подивился Бирюков.
— У кого? — поинтересовалась я.
— У холостяков, говорю…
Я вдруг забыла о своей температуре. И попросила:
— Разрешите мне забрать эти вещи… И отвезти их в гостиницу.
— Еще чего! Больная — и потащите, — махнул рукой Бирюков.
На меня он почему-то не злился, хотя, по справедливости говоря, Кирилл остался в Туле именно из-за меня.
— Разрешите все-таки! — еще раз твердо попросила я и встретилась глазами с Вадимом Померанцевым.
— Конечно… Пусть она отвезет, — неожиданно поддержал меня артист.
— А вы что, тоже его сотрудница будете? — робко стоя у двери, полюбопытствовал проводник.
Бирюков взглянул на меня, помялся немного и через силу, ворчливо подтвердил:
— Все мы тут… товарищи по работе…
— Тогда придется акт составить и расписочку с вас, девушка, взять, — с опаской поглядывая на Бирюкова, сообщил проводник. И скрылся в коридоре.
Еще недавно я не думала о том, встретимся ли мы с Кириллом в Москве. Я знала, что дорожные знакомства, как и курортные, чаще всего обрываются, не имеют продолжений. А теперь я смотрела на этот маленький чемоданчик как на счастливую находку и знала, что не уступлю ее никому.
— Ага! Вот она! — громко провозгласил Бирюков, победно потрясая в воздухе какой-то квитанцией. — Он остановился в гостинице «Турист», за Выставкой. Эх, чудак-человек, не мог уж к нам в отдел обратиться: мы бы его в «Москве» в два счета устроили… Скромность его, чудака, заедает.
Беда, случившаяся с Кириллом, неожиданно как-то сблизила нас троих. И Померанцев и Бирюков, словно по завету Кирилла, стали проявлять обо мне заботу. Вадим спрятал в карман свой пестрый продезинфицированный платок и даже собрался бежать в вагон-ресторан за котелком с горячей картошкой. Но Бирюков рассудительно объяснил ему, что мы скоро приедем, мне придется выйти на улицу, дышать там холодным воздухом и что поэтому ингаляцию делать не стоит.
Вскоре побежали за окнами знакомые дачные поселки и платформы, такие оживленные летом и такие пустынные в позднюю осеннюю пору… А потом я увидела через окно, как на московском перроне Вадим Померанцев нежно расцеловывал свою «неудавшуюся семейную жизнь», а моя мама с лихорадочно ищущим взглядом, какой бывает у всех встречающих, несла на руке свою старую шубу, хотя вполне достаточно было бы принести на вокзал мое собственное демисезонное пальто.
Целый день я звонила в гостиницу «Турист». Телефонистка под номером три, манерно произносившая: «Триетий!», уже стала узнавать меня и раздраженно отвечала:
— Там в номер, наверно, звонки не проходят!
— А вы позвоните подольше, — каждый раз просила я.
— Вы у меня не одна на проводе! — отвечала телефонистка и исчезала из трубки.
Под вечер я позвонила дежурной по этажу.
— Командировочный из семнадцатого номера только что пришел, — сообщила она. — Должно, на спортивных соревнованиях был: в лыжных брюках, а сам весь мокрый…
Потом я услышала голос Кирилла:
— Как там у вас с температурой?
— Хорошо! Тридцать восемь и пять!.. Я привезла ваш чемодан. И костюм тоже! Они вам, наверно, очень нужны? Хотите, мой брат привезет их в гостиницу? Сейчас же привезет!
— Нет, не надо. А ведь если бы я не остался в Туле… и если бы не эти вещи, мы бы с вами, пожалуй… Знаете что?..
Он замолчал на миг. И я напряженно затаилась: неужели он скажет, что
— Я был уверен, что мои вещи привезете именно вы! И даже собирался ехать к вам домой. Честное слово, вернулся на звонок… уже из коридора.
— Но как вы нашли бы меня? Без адреса, без фамилии?..
— Я знаю адрес. И фамилию тоже.
— Откуда?!
— Откуда? А кто давал телеграмму вашей маме?..
УГРОЗЫ, УГРОЗЫ…
«Удивляюсь твоему спокойствию! Просто удивляюсь!.. Ведь здесь, в санатории, полно бравых молодых людей.
Слышишь: полно! И все начинают со знакомства со мной: первый визит — к врачу. Я им толкую про хвойные ванны, а они мне в ответ: «Что вы делаете сегодня вечером?» Не все, конечно, но многие.
Есть тут один летчик, могучий, как «Ту-104». А каждый день на прием ходит и все жалуется: то бессонница — дай ему порошок, то аппетит пропал — дай таблетку…
А уборщица Анна Леонтьевна, такая наблюдательная, ехидная старушка, вчера приходит и ругается: летчик за дверью кабинета таблетки выбросил, их растоптали и, как мел, разнесли по всему коридору, наследили…
Мне надоели, пойми, ежевечерние шуточки: «А вот наша соломенная вдова. Давайте-ка накажем вашего жениха: что-то он не больно торопится». А ты и в самом деле не торопишься. Уверен, что я буду ждать? Да, я жду тебя — держу свое слово. Но почему же ты не держишь свое? Ведь, помнишь, в Москве, когда я добивалась назначения в этот южный санаторий (добивалась ради тебя!), ты говорил: «Вот слетаю в Сибирь за материалом для очерка — и сразу к тебе, в Крым. О пихтах и елях буду писать под пальмами и кипарисами…» Помнишь эту фразу? Но уж, наверное, собран материал для целой книги очерков, а ты все не едешь.
Достань-ка из своей голубой папки конверт с документами и отыщи там маленькую медицинскую справку. Это ведь не просто справка, Алексей, — это истина: у тебя плохие, слабые легкие. И тебе нужен юг, сухой воздух Крыма. Антон Павлович не стеснялся жить здесь, на берегу моря. Так чего же стыдишься ты?
Тут ведь не только отдыхать можно — здесь и «Вишневый сад» был написан.
Жду телеграмму. Не письмо, а именно телеграмму: номер поезда, вагон… Жду!
P. S. Если бы видел, какую комнату отвели мне при санатории: солнце, гроздья винограда прямо на подоконнике!..»
«Мариша, родная! А если бы ты видела!..
