мать. А она пожалела его — и о своем посещении бельэтажа не произнесла ни звука.
Вскоре начались ночные репетиции «Маскарада».
Премьера была объявлена, а стремление Ивана Васильевича создать спектакль-долгожитель требовало доводить каждую сцену до совершенства. Режиссерские возможности его были значительны, при каждой новой постановке они раскрывались постепенно, как бы разворачивались. Это требовало терпения и времени. Обычные репетиции затянулись. Администрация, в отличие от актеров, не ощущавших промедления, рожденного требовательностью искусства, никаких затяжек терпеть не намеревалась. И от искусства зависеть тоже… Тогда репетиции — для ускорения — завладели сценой не только днем, но и после вечерних спектаклей.
Афанасьева все это устраивало: если бы спектакль оказался «долгожителем», долгожителем в Риге, рядом с Дашей, стал бы и он. Репетиции же, которые именовались «ночными», продлевали его встречи с сестрой если не на месяцы, то, во всяком случае, на часы. А он дорожил каждой минутой…
Даша умолила Иманта не маяться до двенадцати ночи возле табачного киоска. Он согласился, потому что высоким был не только его рост, но и его чувство достоинства. Сидеть в пустом зале значило бы
— Спектакли ставят для русских, а «ездят» на латышах.
Возвращаясь из города один, Имант один отправлялся и к морю. Когда ночных репетиций еще не было, он нередко при любой погоде плавал с Дашей вдвоем. Он и ее научил сбрасывать в воду напряжение и тяготы дня.
Эмилия с мстительным упоением снабжала свою соседку последними сведениями, о которых, так сказать, «не могла молчать».
— По ночам они репетируют последние сцены «Маскарада». Я всего Лермонтова прочла… И поверь, что в этих последних сценах участвуют только двое: Арбенин и его жена. А на самом деле режиссер-ловелас и
Выяснилось, что сама Дзидра «Маскарад» не читала. Тогда Эмилия взбалмошно всплеснула руками и через пятнадцать минут притащила старинное издание «Маскарада» — объемное, с золотым тиснением, как тома старинной энциклопедии. Книгу ей подарил Елчанинов.
Оказалось, что в последних сценах действительно участвуют только двое.
— Значит, третий во время ее ночных возвращений — это шофер. И больше никого!
Эмилия умудрилась соединить финал «Маскарада» с транспортными подробностями:
— Только трое! Но это же «рафик», а не легковая машина. В нем можно и затеряться.
Эмилия взбалмошно вскидывала вверх руки, взбалмошно подбоченивалась или хваталась за голову. Телодвижения всегда активно выражали ее настроение. Она не прекращала рассчитываться с Дашей за отнятую любовь.
Однажды сестра пригласила на ночную репетицию Георгия Георгиевича: он не мог считаться подсматривающим, но мог бы рассказать, подтвердить, по Дашиной просьбе, что ночные репетиции ничем не отличаются от дневных, только большей усталостью.
После репетиции Елчанинов задумчиво, никого ни в чем не обвиняя, сказал моей сестре, взглядом указав на Ивана Васильевича:
— Играет Арбенина, а любит, как Ленский.
И сестра воздержалась от своей просьбы.
Обычно Даша возвращалась с ночных репетиций не позже двенадцати ночи. Но
— Пойду окунусь, — сказал матери Имант.
При всей своей властности она редко что-нибудь запрещала сыну. И на этот раз выразила неудовольствие лишь вздохом, но промолчала.
Даже старожилы не могли припомнить столь запоздало-теплой погоды… Чудилось, море и пляж перенапряглись летом и пытались расслабиться. Но все же по календарю уже был октябрь. И, кроме Иманта, не купался почти никто.
Дзидра из окна посмотрела вслед сыну, а потом на часы, что много десятилетий прижимались к стене и как бы оживляли ее своим голосом. Часы, с равнодушной в любую пору суток одинаковостью интонации, двенадцать раз произнесли «бо-ом».
Дзидра сидела за пустым столом и все плотней затворяла губы. Она размышляла беззвучно, про себя: «Опять оккупанты, оккупанты… И опять из Москвы!» Она имела в виду, что Даша полностью завладела ее сыном, а теперь Афанасьев оккупировал жену Иманта. Совершалась, по мнению Дзидры, цепная реакция агрессии против ее земли, ее дома. У нее, а теперь и у сына отбирали последнее…
Неожиданно она вспомнила, как Имант как-то сказал:
— Мама, прости… Но мне неприятно, когда ты — хоть и в мое отсутствие — называешь оккупантами и людей, которые мне близки.
Дзидра тогда опустилась не на ступени крыльца, не на табуретку, а прямо на землю.
— Близки?! Кто из них тебе близок?
— Долго перечислять.
При своей немногословности Имант сказал многое… Слова его совпали с воззрением Елчанинова. И, что было для Дзидры главным ударом, не помог ей подняться. Впервые несогласие отвлекло его, пусть не надолго, от сыновьего, но и от обыкновенного джентльменского долга. Он направился к морю, с которым в сложных ситуациях советовался.
Дзидра еще острей ощутила в тот день, что сын стал мужчиной. «Прав ли он был тогда?» — не раз растравляла она себя. И вот, как почудилось ей, явился ответ.
Протяженность времени удлиняется нервностью ожидания. Когда часы с той же равнодушной одинаковостью интонации произнесли «бо-ом» один раз, ей показалось, что Иманта нет уже целые сутки. Дашу она для себя не ждала, но напрочь замыкала губы, не оставляя намека на щелку, при мысли, что сын вернется раньше своей жены — и проявит такое хладнокровие, что будто окаменеет. При его огромности это окаменение нельзя будет спрятать… Но тишь наконец-то прорвал гудок, а тьму прорезали желтоватыми лезвиями две фары.
Извинения, прозвучав уже из коридора, опередили появление сестры: послезавтра премьера, а завтра днем — генеральная репетиция. Вот почему…
Дзидра не желала Дашиного сценического успеха. Она понимала, что вообще всякий ее успех — это новые страдания сына, который и так уж более часа не возвращался.
Как назло сестра, торопясь домой, не освободилась от грима, без которого Афанасьев репетиций не допускал: на сцене как на сцене! Сестра была и слишком возбуждена своим опозданием. Отчего именно человек возбужден, на лбу у него не написано… Дашину взбудораженность Дзидра приписала интимности «ночной репетиции».
— Где Имант? — с тревогой, которая, конечно, показалась Дзидре фальшивой, спросила сестра.
— Не знаю. Пойдем на берег…
— Он купается?
— Его нет уже почти полтора часа.
— Теперь?.. Ночью?!
Дзидра взглянула на нее не с ненавистью, а как смотрят на того, кто приговорил тебя или самого близкого тебе человека к высшей мере: уже приговорил к тому, от чего спастись невозможно. А может, и привел приговор в исполнение. Протестовать бесполезно и просить не о чем…
Полотенце и рубашка были сложены на песке с аккуратностью, которая была неразлучна с Имантом, как и его деликатность.
Море не шевелилось… Будто для того, чтобы приближение Иманта к берегу сразу было услышано. Но никаких примет возвращения не обнаруживалось.
Не было их и в два часа ночи…
Дзидра скинула туфли и, проваливаясь босыми ногами в песок, побежала к домику матроса-спасателя, что был светлячком в ночи. Спасатель выглядел морским волком, но именно
Когда спасенные и их близкие на коленях благодарили его и провозглашали, как это благородно «спасать», он неизменно отвечал: «Уж лучше, чем топить. Это точно!»
— Все будет нормально! — заверил спасатель Дзидру. Но она не стала успокаивать Дашу переводом с латышского.
Старик по-моряцки обстоятельно заторопился. Дарить надежду стало его профессией: он работал спасателем почти всю свою жизнь. Лодка его была необычно глубокой и необычно широкой, — в ней тоже ощущалась надежность.
Дзидра вновь и вновь по-латышски все объясняла ему. Такая внезапная разговорчивость свидетельствовала о состоянии истерическом, которое было несвойственно Дзидре уж вовсе. Она перестала быть собой…
Спасатель, как Имант, был надежен в каждом своем движении. Возвращать к берегу, к жизни, обманывать, обкрадывать смерть стало делом всех его долгих лет.
Театр, репетиции, премьера — все потеряло для Даши свой смысл и хоть какое-нибудь значение.
— Где Имант?.. Что происходит?! — будто прося перевода с латышского на успокоительный родной язык, обращалась к Дзидре сестра.
Но Дзидра не отвечала ей. Она вслушивалась в море.
Только море имело теперь отношение к ее сыну, лишь от него все зависело. И еще от старика спасателя…
Дзидра подняла с песка полотенце, рубашку и прижала к себе так, словно хотела, чтобы они остановили ее сердце — пусть на время, пока не появится сын. Потом опустилась на колени и стала молиться. Опустилась и Даша. Дзидра молилась по-латышски, и сестра не могла ей вторить. Но так же неистово, как молилась Дзидра, сестра повторяла: «Пусть он скорее вернется… Пусть скорее!»
