— Ради Бога, Раймонд, как ты мог серьезно отнестись к моей шутке? — с упреком воскликнул он. — Это было безумной смелостью. Что заставило тебя?
— Твоя усмешка, — резко возразил Раймонд. — Ты, может быть, сам не сознавал, сколько в ней было жалости. Однако, как видишь, есть еще нечто, в чем мы можем с тобой поспорить.
— Нет, в этом ты сильнее меня, — честно сознался Пауль. — Я считаю себя неплохим всадником, но через этот овраг, пожалуй, не перескочил бы. Да и всякая другая лошадь, кроме Эмира, отказалась бы прыгнуть. Слава Богу, что все обошлось благополучно, но ведь это могло стоить тебе жизни.
Раймонд пожал плечами.
— Может быть, но тем лучше было бы для тебя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я думаю, что тебе не пришлось бы очень жаловаться на подобный случай. Или ты действительно никогда не думал, что моя смерть сделает тебя владельцем Верденфельса?
Молодой человек сильно покраснел. Он только что строил воздушные замки, видя себя хозяином и повелителем Верденфельса, и теперь эта мысль мучила его, хотя он тогда ни минуты не думал о смерти дяди.
Барон заметил его смущение и, улыбнувшись недоброй улыбкой, продолжал:
— Я не ставлю тебе этого в упрек, это уж судьба каждого человека, оставляющего наследство, что наследники ждут его смерти, а мы с тобой связаны только внешними родственными узами. Но потерпи — может быть, свершение твоих желаний не так уж далеко.
Эти резкие слова были, казалось, рассчитаны на то, чтобы уколоть и оскорбить молодого человека, и они достигли цели. Пауль возмутился.
— Раймонд, какого же ты мнения обо мне? Заслужил ли я чем-нибудь, чтобы ты видел во мне искателя наследства, который считает каждую минуту до его получения? Ты отлично знаешь, что можешь свободно располагать своими имениями и что я не имею на них иного права, кроме того, какое ты сам дашь мне. Я знаю теперь, что признание в моей любви лишило меня твоего расположения, и готов взять на себя все последствия.
— А если я действительно предоставлю тебе выбор между твоей любовью и обладанием Верденфельсом? — медленно произнес Раймонд, делая ударение на каждом слове. — Останешься ли ты, несмотря ни на что, верным своей любви?
Пауль побледнел и не сразу ответил. Он никогда не ставил себе так прямо этого вопроса, но его колебание длилось недолго, и он твердо произнес:
— Несмотря ни на что!
— В самом деле? Я не считал тебя таким романтиком. Глаза, которые сияли тебе, как обещающие счастья звезды, кажется, в. мгновение ока превратили тебя из легкомысленного человека в мечтательного идеалиста.
Пауль не слышал с трудом сдерживаемого раздражения, скрывавшегося в этих словах. Он уловил только презрительную насмешку, и это отняло у него всякое благоразумие, которым он вообще не отличался.
— Я надеюсь доказать тебе, что могу не только мечтать, — горячо проговорил он. — Ты можешь не одобрять моей любви, но смеяться над ней я не позволю даже тебе. Ты, конечно, поймешь, что теперь мне только остается попросить у тебя позволения покинуть Фельзенек.
Он ничем не мог так скоро смыть с себя подозрение в погоне за наследством, как этой вспышкой, которая должна была привести к неминуемому разрыву. Однако решения барона никогда нельзя было предвидеть. Вместо того, чтобы рассердиться, он окинул молодого человека проницательным взглядом и совершенно спокойно произнес:
— Ты намереваешься теперь же переехать в Бухдорф? Не советую: контракт с арендатором заключен до весны, и ты, как владелец имения, чувствовал бы себя там не совсем удобно.
— Я — владелец имения?
— Да ведь я же обещал отдать тебе Бухдорф. Или ты думаешь, что я не умею держать свое слово? Фрейзинг приготовил необходимые документы, и я уже подписал их. Ты найдешь их дома на письменном столе.
Пауль был так поражен этой быстрой сменой несправедливости и доброты, что не находил слов для ответа. Ледяной тон, с которым был преподнесен подарок, исключал, казалось, всякую мысль о доброте.
— Ты ведь не любишь благодарности, — заговорил он наконец. — В последний раз ты так резко отстранил ее, что я больше не решаюсь благодарить тебя. Раймонд, зачем ты лишаешь меня возможности радоваться такому щедрому подарку, предлагая мне его в такой форме?
Этот упрек оказал свое действие. С лица Раймонда не исчезло суровое выражение, но, когда он снова заговорил, его голос зазвучал гораздо мягче:
— Оставим это, Пауль! Может быть, я и несправедлив к тебе, но изменить этого не могу. Ты по крайней мере видишь, что я ни к чему не принуждаю тебя. С этого дня ты — сам себе господин, и тебе нечего беспокоиться, угодишь ты мне или нет.
Продолжая разговаривать, они медленно подвигались по лужайке и уже достигли опушки леса, как вдруг Эмир встал на дыбы. Пауль не заметил, что всадник сам был причиной этого, быстро и внезапно натянув поводья. Молодой человек подумал, что лошадь испугалась вышедшей из-за деревьев фигуры, которую он тотчас же узнал.
— Госпожа Гертенштейн! — в сильнейшем смущении воскликнул он.
Действительно перед ними стояла Анна. Она, вероятно, испугалась прыжка лошади, потому что была очень бледна, а ее глаза были неподвижно устремлены на коня и всадника. Она повернулась, точно желая скрыться в лесу, но Пауль уже очутился возле нее и успокоительным тоном проговорил:
— Не бойтесь! Лошадь уже успокоилась. Она испугала вас?
— Нет, я не из пугливых, — возразила молодая женщина.
Однако дрожащие губы противоречили ее словам. По-видимому, она сама почувствовала это, так как поспешно вышла из-за деревьев на полянку. В эту минуту вся ее фигура выражала решимость, даже упрямство, но Паулю казалось, что он еще никогда не видал ее такой прекрасной, как теперь, когда она стояла перед ним, вся облитая ярким солнечным светом. Анна и на этот раз была вся в черном, но черное платье, обшитое мехом, плотно облегавшее ее фигуру, не производило впечатление траурного, а маленькая меховая шапочка позволяла видеть всю массу темных волос, блестевших на холодном зимнем солнце горной страны таким же мягким золотистым блеском, как при ярком освещении на далеком знойном юге,
— Я здесь с дядей... вы, кажется, знакомы с бароном Раймондом фон Верденфельсом? — начал Пауль, заметно смущаясь, так как чувствовал, — что при существовавшей между этими людьми враждебности эта встреча будет не из приятных.
Поклон, которым обменялись встретившиеся, вполне соответствовал ожиданиям Пауля: барон слегка приподнял шляпу, а Анна чуть-чуть наклонила голову, и то и другое было сделано в глубоком молчании.
— Вы, наверно, удивились, господин Верденфельс, встретив меня здесь? — обратилась молодая женщина к Паулю.
— Разумеется! Вы одна и идете пешком...
— С нашими санями случилась беда, — поспешно заговорила Анна, словно торопясь оправдать свое появление. — Лошадь поскользнулась на обледеневшей дороге и сильно ушиблась — она не в силах подняться. Мой кузен Грегор остался при экипаже, а я тороплюсь в лесничество за помощью. Надеюсь, что я не сбилась с дороги, Грегор мог лишь указать мне направление.
— Нет, дорога здесь действительно идет лесом в гору, но ее всю занесло снегом, и вам невозможно пройти по ней пешком. Я в полном вашем распоряжении и охотно отправлюсь в лесничество, если вы полагаете, что моей личной помощи вам будет недостаточно.
— Боюсь, что вы не сможете один помочь нам и что понадобятся люди из лесничества. Если вы возьмете на себя это поручение, господин Верденфельс, я буду вам глубоко благодарна. Пошлите рабочих вниз, по дороге в долину, а я пока вернусь к своему кузену.
Пауль охотнее всего вернулся бы вместе с нею, мирясь даже с неприятной необходимостью помогать несимпатичному пастору, но желание оказать услугу молодой женщине взяло верх, и он не мог не исполнить
