– Я совершенно не понимаю Гельмара, – воскликнула Эвелина, закрывая книгу. – Он или был слеп, когда читал «Альпийскую фею», или умышленно не видит всей красоты этого произведения. Мне кажется, что в этом случае играет некоторую роль и зависть. Меньший талант завидует значительно большему, стоящему выше его.
– Неужели вы предпочитаете автора «Альпийской феи» нежному поэту, воспевающему розы и трели соловья?
– Вы, по обыкновению, шутите, – с легким упреком заметила молодая женщина. – Разве можно поставить на один уровень Гвидо Гельмара и неизвестного автора «Альпийской феи»? Мягкая, мечтательная лирика Гельмара напоминает лунный свет, а с каждой строки «Альпийской феи» сверкает горячий солнечный луч. Свет луны гаснет при восходе солнца, и поэзия Гельмара тускнеет в сравнении с пламенными словами «Альпийской феи». В некотором отношении вы правы, Генри, подсмеиваясь над стихами своего друга. Иногда и мне надоедают все эти «увядшие розы». Во всяком случае, талант Гельмара в сравнении с талантом неизвестного автора – то же самое, что детский колокольчик в сравнении с могучим церковным колоколом.
Эвелина была очень возбуждена и не заметила выражения глаз своего собеседника. Чувство гордости сверкало в его взгляде, и он с трудом сдерживал свою радость.
– Только бы Гвидо не услышал вашего приговора! – стараясь принять шутливый тон, проговорил Генрих. – Он принял бы ваши слова за смертельное оскорбление, так как крайне чувствителен в этом отношении.
– Да, я знаю. Это единственный недостаток вашего друга, который во всех других отношениях – идеальный человек. Я очень ценю его за то, что он и в жизни так же чист и далек от житейской грязи, как и в своих произведениях. Вы слышали, что он уехал?
– Да! – лаконично ответил Генрих.
– Он поехал на несколько дней в С. к своему приятелю, заболевшему во время путешествия. Гельмар встретил на улице телеграфиста, и тот вручил ему телеграмму, присланную больным. Недолго думая, Гельмар вернулся домой, чтобы проститься со мной, затем попросил дать ему лошадей и уехал на железнодорожную станцию. Мне кажется, Генри, что вы мало цените своего друга; этот случай еще раз доказывает, с каким самопожертвованием относится Гельмар к близким ему людям.
Генрих прислонился к стволу дерева и молча смотрел на молодую женщину, которая и не подозревала, какого человека она считала «идеальным во всех отношениях». Неужели он так дорог ей, что ее сердце истечет кровью, если она узнает всю правду о Гвидо Гельмаре? Генрих хотел, во что бы то ни стало узнать, насколько ей близок отсутствующий поэт, и потому обратился к Эвелине:
– Я хотел бы задать вам один вопрос. Может быть, вы найдете его слишком смелым, так как я не имею на него права; может быть, вы рассердитесь на меня, найдя его оскорбительным, тем не менее, я рискую спросить вас: делал ли вам Гвидо предложение?
Эвелина опустила глаза.
– Генри, это…
– В высшей степени нескромно, – закончил Генрих. – Я знаю! Но мне чрезвычайно важно знать, предлагал ли он вам свою руку и сердце?
– Да! – последовал тихий ответ.
– И вы его… отвергли?
– Ведь это было еще в прошлом году, – уклончиво ответила молодая женщина. – Я была тогда на краю могилы и, конечно, должна была отклонить его предложение.
– А если он повторит его, – о! он непременно сделает это, – что вы скажете ему теперь, Эвелина? Ведь перед вами больше не стоит грозный призрак смерти. Что ответите вы Гвидо теперь? Разве вы не догадываетесь, как много для меня значит этот вопрос? Скажите же мне честно, откровенно, согласитесь ли вы быть женой Гельмара?
– Нет, никогда! – твердо и решительно ответила молодая женщина, а вслед за тем почувствовала, как горячие губы крепко прильнули к ее руке как год тому назад, и так же, как тогда, она не могла освободить ее. – Генри, ради Бога, не говорите со мной ни о чем, избавьте себя и меня от лишнего горя! – дрожащим голосом прошептала она. – Вы знаете, что я не верю в то, что меня можно спасти; доктор Эбергард с помощью своей науки смог только на короткое время отсрочить близкий конец…
– Нет, нет, – горячо прервал ее Генрих. – Я только что вернулся от доктора Эбергарда. Мне стоило большого труда заставить старого упрямца сказать правду, и все-таки я добился своего. Он дал мне честное слово, что вам не грозит ни малейшая опасность, что он ручается за то, что вы будете вполне здоровы. Сегодня же вы это услышите от него сами.
Эвелина страшно побледнела – эта радостная новость буквально ошеломила ее. Хотя молодая женщина чувствовала себя в последнее время несравненно лучше прежнего, но даже не допускала мысли о выздоровлении, чтобы затем не наступило горькое разочарование. И вдруг теперь она услышала, что грозный призрак смерти отошел от нее; она могла радоваться и светлой весне, и яркому солнцу, она имела право на счастье, имела право жить, наслаждаться этой жизнью сама и давать счастье другим! Все это было неожиданно, до крайности радостно. Сердце молодой женщины сильно забилось, будто хотело выскочить из груди, и она невольно прижала к нему свободную руку.
– Теперь и я не стану больше молчать, – страстно воскликнул Генрих. – Слишком долго страшный призрак стоял между нами, теперь его нет, и я должен высказаться до конца. Я полюбил вас, Эвелина, с первого взгляда, как только увидел вас. Я согласился на помолвку с Кетти лишь потому, что это давало мне возможность быть ближе к ее мачехе. Когда я требовал, чтобы Эбергард лечил вас, когда умолял тебя подчиняться его требованиям, я беспокоился за свое собственное счастье… Эви, для меня нет жизни без тебя; ты принадлежишь мне, так как я заставил Эбергарда вырвать тебя из когтей смерти. Ты – моя собственность, и я не отдам тебя никому ни за что на свете!
– Нет, нет, это невозможно, – пробормотала молодая женщина, еле владея собой. – Мое бедное дитя, бедная моя Кетти!
– Она будет очень благодарна нам за то, что мы избавим ее от необходимости отказать мне. Мы были с ней всегда хорошими товарищами, останемся таковыми и в дальнейшем, но ее сердце отдано другому, и я должен сказать, что помогал ей в этом из чисто эгоистического чувства. Нет, Эви, теперь ни о чем не спрашивай меня, а скажи только, согласна ли ты быть моей. Я не могу тебе дать ни славы, ни знатного имени; я только легкомысленный Генри, человек с большими недостатками, которому ты так часто читала нотации. Теперь этот Генри у твоих ног и умоляет тебя быть его женой. Он ничего не может дать тебе, кроме горячей любви и всей своей жизни, которая всецело принадлежит тебе. Если ты не откажешь мне, то я употреблю все силы на то, чтобы ты никогда не раскаивалась в своем согласии.
Генрих опустился перед молодой женщиной на колени. Она же наклонилась к нему и с выражением глубокой любви тихо ответила:
– Да, злой, нехороший Генри, я хочу быть твоей женой, несмотря на все твое легкомыслие; я верю в глубину твоего чувства, верю в благородство твоей души!
С криком восторга Генрих вскочил с земли и нежно обнял стройный стан молодой женщины, осыпая ее такими пламенными словами ласки и любви, что Эвелина почти с удивлением взглянула на него.
– Ты говоришь так, точно тоже сразу стал поэтом.
– Да, я нашел сказочный цветок счастья, открывающий путь в волшебный мир романтики, – ответил, смеясь, Генрих. – Помнишь, когда я рассказывал тебе, как сорвал со скалы цветок, ты еще тогда нашла, что я говорю как поэт.
– А у тебя сохранился тот цветок? – тихо спросила Эвелина. – Ты ведь взял его у меня обратно.
Генрих улыбнулся и достал из бокового кармана бумажник. В одном из отделений, предназначенном, очевидно, для фотографической карточки, так как оно представляло собой темную рамку, белела бумажка, к которой был прикреплен темно-синий альпийский цветок, не изменивший в течение года ни своего цвета, ни формы.
– Вот видишь, как я берегу свой талисман, – шутливо заметил молодой человек. – Я всегда ношу его с собой, а когда работал, то клал его на письменный стол. Часто мне казалось, что синий цветок диктует мне нужные слова. Это, конечно, суеверие, но альпийский цветок принес мне счастье.
Эвелина промолчала. Она невольно вспомнила тот момент, когда тяжелая ветка, покрытая цветами,
