разговоры, к которым питал слабость, а просто и деловито попросил Наговицыну продиктовать адрес лаборатории. Через час с небольшим она уже встречала его такси у подъезда.
Ламанча была приятно удивлена, увидев выбравшегося из машины старого учителя. За годы, прошедшие со времени их последней встречи, он, казалось, совершенно не постарел. Пышная его шевелюра, правда, теперь была абсолютно седой, но сам Феликс Казимирович держал голову по-прежнему высоко и гордо, а его стройная подтянутая фигура и грациозные движения дышали тем же естественным — ну, разве что самую чуточку наигранным — аристократизмом, который в свое время сводил с ума не одно поколение юных студенток. Вержбицкий на лету поймал руку Наговицыной, мягко поддержал ее левой рукой и в одно мгновенье запечатлел на тыльной стороне кисти галантный поцелуй. Алина ахнула.
— Феликс Казимирович!
— Ну полно, полно, Алина Витальевна. Уж лучше признайтесь, что вам было не так уж неприятно.
— Да, но я уже и забыла…
— Вот именно. Хорошо, что сохранился хотя бы один пропахший нафталином профессор, способный напомнить, как должно приветствовать очаровательную женщину. Господи, Алиночка, да вы и впрямь похорошели за все эти годы — сколько их там, кстати, набежало?
Они поднимались по лестнице. Алина поинтересовалась здоровьем домочадцев Вержбицкого, но тот беззаботно махнул рукой:
— Умеренно живы, умеренно здоровы. Что уже само по себе достижение, сами понимаете. — Он покачал седой головой. — Но литература-то, литература, скажите на милость!
Наговицына, шедшая впереди, недоуменно обернулась.
— Какая литература?
— Да преподаватель этот, что на вас через меня вышел. Сергей… м-м-м…
— Михайлович?
— Да! Именно, Сергей Михайлович. Прав ведь оказался в своих опасениях. Невероятно, но прав.
Алина, звеня ключами, принялась отпирать замки решетки.
— Он, кстати, не только на этом поприще отметился. То, что наверху лежит, тоже ведь его рук дело.
— О! Так это он и был, тот самый камикадзе? По пятому каналу говорили, что учитель, но я как-то не связал… Вот вам и господа гуманитарии, м-да…
Поднявшись на еще один пролет, они оказались у дверей лаборатории. Наговицына нагнулась и двумя пальцами подняла с пола раздавленный окурок. Вержбицкий хмыкнул:
— Что, и решетка не помогает?
— Да нет, — смутилась Алина. — Это я сама вчера… В растрепанных чувствах.
— Это другое дело, — с готовностью заверил ее профессор. — Вы здесь хозяйка, в своем, так сказать, праве. А то у нас в подъезде, знаете ли, и домофон, и замок какой-то хитрющий, и еще черт-те что. И что же? Все площадки перманентно в окурках, банках, бутылках… Гадость.
Миновав прихожую, они вошли в лабораторию. Профессор обвел помещение взглядом, который тут же сфокусировался на сложенном вдвое теле огромной змеи, занимавшей весь оцинкованный стол для препарирования.
— Матка боска ченстоховска! — Вержбицкий медленно перевел взгляд на Ламанчу. — Что это?
— Убийца, — коротко ответила Алина.
Профессор, недоверчиво мотая головой, медленно подошел к столу.
— Даймондбэк. Но ведь размеры! Метра четыре? Больше?
— Четыре метра двенадцать сантиметров.
Вержбицкий обошел стол и нагнулся, чтобы лучше рассмотреть голову.
— Монстр… Просто монстр. Я не понимаю. Ведь ничего подобного в принципе не может существовать.
— В природе — безусловно, — согласилась Наговицына. — Не может и не существует.
— А этот?
— Мутант. Единственное, что мы знаем практически наверняка.
— Так-так-так… И в каком же направлении мутировала эта особь — за вычетом, естественно, чудовищных ее размеров?
Алина, не сдержавшись, вздохнула.
— Было бы проще перечислить те функции и органы, которые мутации не подверглись.
Она встала рядом с профессором и, придерживая голову змеи у основания, растянула ее пасть специальной распоркой, похожей на огромный пинцет.
— Посмотрите, Феликс Казимирович. Пластинки на верхней и нижней челюстях.
Вержбицкий надел очки и наклонился еще ближе.
— Хм… Похоже на какие-то ложные зубы…
Ламанча, взяв с соседнего столика карандаш, провела им по зазубренному краю верхней пластинки и показала профессору. На карандаше появился пропил до самого грифеля.
— Зубы, да. Но не совсем, как видите, ложные. Вот, смотрите.
Она немного свела концы распорки, растягивавшей пасть гремучника. Огромные ядовитые клыки, выставленные вперед, как смертоносные стилеты, аккуратно сложились, убираясь внутрь. Сейчас челюсти змеи были растянуты под углом в сорок — сорок пять градусов, а зазубренные костяные пластинки словно выдвинулись на первый план.
— Мечта… — ошарашено протянул Вержбицкий. — Настоящая мечта любой ядовитой змеи на этой планете. Она ведь может пожирать все, что ее душе заблагорассудится!
— И убивать тоже. Именно с этой целью.
Профессор резко повернулся к ней.
— Вы уже предупредили? Я имею в виду тех, кто сейчас занимается этой проблемой?
— Да. Они знают. Кроме того, мы с ними вместе видели результат — грудная клетка и внутренности трупа были выедены и, судя по всему, вот этими новообретенными зубами.
Вержбицкий задумчиво покивал.
— А мог это сделать наш экземпляр на столе — сам, в одиночку?
Наговицына отрицательно покачала головой.
— Не думаю. Объем тканей, которых лишилась первая исследованная нами жертва, был явно великоват даже для нашего чудовища. Кроме того, свидетели — скажем так, средней надежности свидетели — говорили о
— Так. Стало быть, это еще не весь репертуар. Чем еще будете удивлять?
Ламанча прошла к застекленным шкафам, стоявшим вдоль стены, открыла один из них и достала высокую банку, доверху наполненную формалином. Она поставила банку на соседний столик.
— Вот и еще, Феликс Казимирович. Второй — но не последний — номер нашей программы.
Профессор, не снимая очки, подошел поближе, взял в руки банку и стал медленно ее поворачивать.
— Стоп, стоп, — задумчиво проговорил он. — И телевидение, и вы, кстати, тоже, уважаемая Алина Витальевна, уверяли, что убита была одна змея.
Наговицына кивнула.
— Так оно и есть.
Вержбицкий поставил банку на стол и повел рукой в ее сторону.
— В банке, насколько я могу судить, у вас находится представитель того же вида. Даймондбэк, он же ромбический гремучник. Размеры, конечно, куда как более скромные, но достаточные для того, чтобы считать его вполне развившимся и функциональным экземпляром. Подросток, скажем так. И откуда же этот взялся, позвольте полюбопытствовать?
— Увы, профессор. Это еще далеко не подросток. Собственно, его и новорожденным не назвать, хотя до родов, я думаю, оставались считанные дни, если не часы.
— Вы шутите!
