Книга об отце (Ева и Фритьоф)

23 ноября на приеме в честь правительства Бьёрнсон и Нансен оказались соседями по столу. Оба были веселы и довольны, и Бьёрнсон благодарил отца за все, что тот сделал. «Но могло быть и хуже»,— заметил Бьёрнсон.

Нансен отшутился: а разве линия Бьёрнсона была более на­дежна? Что бы он делал, если бы Швеция отказалась расторг­нуть государственный акт? Народ не позволил бы сказать «нет», тогда поневоле пришлось бы выступить силой. Но Швеция ни за что не сказала бы «нет», когда бы дошло до дела, Бьёрнсон в этом совершенно уверен. «Ну, ведь летние события доказали, что на это не очень-то можно полагаться»,— парировал Нансен.

Как хорошо, что можно сидеть здесь за столом, шутить, зная, что теперь все позади.

Нансен шутя сказал, что он почти раскаивается, что способ­ствовал установлению монархии. Сейчас, когда в прессе и всюду столько снобизма, он предпочел бы республику.

Бьёрнсон повернулся к сидевшему рядом с ним профессору Хагерупу [133]: «Нансен смелый человек, он осмеливается сказать то, о чем Бьёрнсон едва осмеливается подумать».

Бьёрнсон был достаточно свободен от всяких предрассудков, чтобы положительно оценить деятельность отца в 1905 году, хотя полностью с его линией не соглашался: «Об этом потом, а сейчас мне хочется сказать, что я сердечно благодарен за твою работу в это долгое трудное время, хотя выбранная тобою линия мне не по душе. Но это не так важно, главно то, что мы рассчитались со Швецией. И твое имя будет так же бессмертно, как лед Север­ного полюса, который тает, затем снова образуется, и так до скон­ чания века.

Никто так тебе не благодарен, как твой старый верный друг Бьёрнстьерне Бьёрнсон».

Коллега Нансена, профессор Валфрид Экман, в 1905 году на­ходился в Христиании, где работал вместе с Нансеном над науч­ными проблемами. Он относился к тем людям, которые по воз­можности стараются видеть вопрос со всех сторон, но ему, шведу, было психологически трудно находиться в Норвегии в то время. Он и Нансен старались избегать вопросов политики.

Как-то я спросила профессора Экмана, не сможет ли он объяс­нить то раздражение, которое вызывал у шведов сам Нансен во время кризиса.

«В Швеции думали, что Нансен участвовал в борьбе, поддав­шись заблуждению или, по крайней мере, по не совсем объектив­ным причинам. А его успех за рубежом еще увеличил горечь пора­ жения».

Он добавил, что едва ли все было достаточно объективно, но что, к счастью, история представит все в правильном свете. И дей­ствительно, жестокие нападки, которым Нансен подвергался в Швеции в 1905 году, теперь уступили место более объективному и справедливому отношению.

Принц Оген был примерно такого же мнения. Среди его писем, которые были опубликованы в 1942 —1943 годах, есть письмо Эрику Вереншельду от декабря 1905 года. Конец письма сле­дующий:

«Передай привет супруге и Эйлифу, а также и Нансену, хотя многое, что он сделал для разрыва унии, мне трудно переварить. Я понимаю, что он делал это ради своей страны, но полуправда все-таки не правда, это даром не проходит».

Но в одной из приписок к письму он добавляет:

«Я был твердо намерен при первой же встрече с Нансеном высказать свою точку зрения. Но когда мы спустя много лет встре­тились, то, забыв обо всем, бросились друг другу в объятия».

Так что и принц Оген, несмотря на всю его любовь к Норвегии, рассматривал выступления Нансена как «полуправду», и это можно было понять, ведь королевский дом был опечален разрывом унии. Но «полуправда» не была присуща Нансену. Для него это была полная правда.

Он чувствовал свою ответственность как норвежец, но ответ­ственность перед своей страной никогда не вступала в нем в про­тиворечие с пониманием правды, права и справедливости.

Также он не терял чувства ответственности за исход конфликта в целом. Он был одним из тех, кто наиболее сознательно стре­мился к мирному разрешению проблем и установлению добрососедских отношений между Швецией и Норвегией, хотя это и требовало от обеих сторон преодоления немалых трудностей. Ни­когда в своих речах он не сказал ни одного плохого слова в адрес Швеции. И того, что было сказано им в речи 17 мая 1905 года, он придерживался от начала до конца:

«Мы с надеждой смотрим в будущее, когда два народа, швед­ский и норвежский, смогут, встретившись на перекрестке своих дорог, крепко пожать друг другу руки. Тогда сложатся такие вза­ имоотношения, каких невозможно добиться бумажным союзом или по принуждению, отношения, которые возможны лишь на ос­нове естественных и добровольных начал. Такие отношения сохра­няются и в тяжелые времена».

XIV. ПОСОЛ НОРВЕГИИ В ЛОНДОНЕ

«Этот человек для своей страны значит больше, чем целая армия»,— так характеризовал Нансена в 1905 году известный шведский банкир и политик Кнут Валленберг.

Но Нансен не ограничился участием в политических событиях Норвегии 1905 года.

Теперь, когда Норвегия после разрыва унии была признана самостоятельным государством, нужно было создать представи­тельства в других странах, и Нансену пришлось стать первым норвежским послом в Англии. В то время норвежское правительство было особенно заинтересовано в том, чтобы великие державы гарантировали нейтралитет Норвегии. Министр иностранных дел Лёвланд хотел направить Нансена в Соединенные Штаты, но отец, полагавший, что вполне достаточно получить гарантию со стороны европейских держав, предпочел поскорее выехать в Лондон.

Важно было использовать тот авторитет, который он завоевал в английских правительственных кругах, и популярность среди английского народа. Нансен прекрасно это понимал и только по­этому и согласился работать, хотя приносил в жертву многое. Он лишь надеялся, что на заключение договора о суверенитете потребуется не очень много времени, что работа в посольстве на­ладится быстро и кто- нибудь сможет его заменить. Сам он хотел поскорее заняться своими делами. У него уже сложилось ясное представление о задачах посольства в Лондоне, но, чтобы убедить других, потребовалось гораздо больше времени, чем он думал. Нансену пришлось оставаться на должности посла два года, а за эти годы произошло многое.

В апреле 1906 года отец выехал в Лондон. Я помню, какая была дома суматоха перед его отъездом, мама совсем измучилась. Надо было помочь отцу, и в то же время она волновалась за маленького Одда, который только что перенес операцию аппенди­цита и еще лежал в больнице. Письма, которые присылал из Лон­дона отец, показывают, что и он был сильно озабочен.

Если бы ему сразу удалось приступить к работе, было бы легче, но министр иностранных дел Англии Эдвард Грей был в отъезде, а до встречи с ним ничего нельзя было сделать. А тут еще бесконечные формальности, визиты к членам правительства и к ино­странным послам, а затем ответные визиты. Лишь покончив с этим, отец мог заняться делом.

Ему пришлось объехать весь город в поисках помещения для миссии. Но, так и не найдя ничего подходящего, он махнул на все рукой и остановился в отеле «Ройял Палас» в Кенсингтоне.

«Здесь у меня две комнаты с видом на Гайд-парк, и я могу воображать, что живу за городом»,— писал он Еве.

Наконец министр Грей вернулся в Лондон, и дела пошли бы­стрее. Оказалось, что Грей, как и Нансен, не любитель формаль­ностей, и с первой встречи они стали друзьями. Но тут секретарю норвежского посольства Иргенсу пришлось срочно выехать домой, так как скоропостижно скончалась его мать.