сволакивая порою посудину с камней или с отмели.
С-за угла копейку срубим,
На нее краюху купим...
Э-эй, дубинушка, ухнем!
Э-да зеленая сама пойдет!
Дернем
подернем...
Дернем
подернем...
да еще разок
поддернем...
Идет-ползет!
Ух
ух...
Ух
ух...
Уу
ухнем!..
Бывало и так. Ночью с берега кричали:
– На барже-е-е-е-е-е-е!..
Караульный не вдруг отзывался:
– Што орете?
– Нам самого.
– Спит.
– Ну, Сафрон Маркелыча.
– Спит.
– Буди.
– Пошто?
– Буди давай!
Слышно было, как караульный, шаркая босами, проходил на корму в жилое мурье. На борту появлялся старый прикащик, гладко зевал в непроглядную темень и окликал: [37/38]
– Кто там? Чего там?..
– Сафрон Маркелыч, яви божеску милость, выстави по чарочке... Зззадрогли!
– Не припас, не обессудьте.
– Ну, хошь полупивца по ковшику, погреться.
– Не наварил, не прогневайтесь.
Бурлаки снимали шапки.
– Удобрись.
– Зззадрогли!..
– Выкати хошь бочонок квасу пьяного.
– И квасу не наквасил, не взыщите.
– Што ж, пропадать?
– А вы, глоты, зачерпните водочки из-под легкой лодочки да вскипятите, вот вам и грево.
– Эх, рядил волк козу .................................................................................................
Сафрон Маркелыч, выслушав их богохульную брань, сплевывал, мочился прямо за борт и, дернув, уходил к себе в мурье.
– Вишь, распирает черта. С хозяином поди гороху наперлись, а нас на рыбке держит. – Бурлаки кутались в лохмотья и рогожи, гнулись
