колени и сдернули с коротко стриженных голов берестяные колпаки и войлочные шляпчонки.
– Помилосердствуй, атаман!
– Бить нас и без тебя есть кому...
В мольбе тянулись изъязвленные соляным раствором руки; лица, запеченные в огненной работе, были жалостливы. Закованный по рукам и ногам Ивашка Редькин, – вытекший глаз его был заткнут окровавленной тряпицей, – звеня цепью, подскочил к атаману.
– Бей меня первого! Все одно пропадать! Постою за мир, пострадаю за правду Христову! [80/81]
Он, как бесноватый, скакал перед мордой коня и, захлебываясь, кричал какую-то невнятицу.
– Не суерыжничай, Ваньша, я все обскажу ладом, – бряцая ржавой цепью, поднялся с колен, сажень в груди, соляной повар Рыжанко. Он одернул прожженный искрами кожаный фартук, угрюмо глянул на казаков и степенно заговорил:– Мы не бунтовщики какие, мы... терпежу нашего не хватает! Прикащик Свирид деньги с нас собирал на церковное строение и те деньги с сыновьями своими пропивал... Мы не недоверки какие, крест на шее носим и душу свою поганить суслиным салом не дадим...
Голоса ропота:
– Не дадим, не дадим!
– За что нам терпеть?
– Не тут нам пуп резан.
– Мы народы
