Вэкэт повернул обратно к стойбищу.
— Пусть смена скорее приходит, — попросил его Выргыргын.
Солнце за рекой всходило. Лучи его играли в разноцветных струях, пронзали столбы дымов, поднявшихся над ярангами. Людские голоса в предутренней тишине разносились далеко вокруг. Кто-то выговаривал другому: видно, жена мужу. Голос то тончал до пронзительности, то становился низким, угрожающим. Потом кто-то вздумал петь.
разносилось по утреннему стойбищу, и оленегонные лайки с удивлением вострили уши.
В яранге полутьма мешалась с дымом костра, множество голосов переплеталось, и в этом гуле вдруг прорывалось отцовское:
— Наконец-то явился наш долгожданный! — громко произнес отец и встал из-за низенького столика, уставленного бутылками, кружками, кусками оленьего мяса, открытыми консервными банками.
— Иди сюда! Дай поцелую тебя, будто ты еще совсем маленький и еще наш!
В голосе отца послышались слезы, Вэкэт торопливо подошел к нему. Отец целовал по-старинному, обнюхиванием. Слезы ему сдержать не удалось, и они покатились по его морщинистой щеке. Отец ловил их пьяным, непослушным языком, глотал и говорил:
— Приехал ты, знаю, насовсем! Пастухом решил стать. Это похвально. Но зачем, скажи, ты учился десять лет и отвыкал от нашей жизни? Зачем ты ранил наше сердце, покинул нас и вернулся, словно рожденный чужим?
Мать, возившаяся возле костра, повернулась к отцу и тихо, но твердо сказала:
— Оставь мальчика. Он устал, всю ночь не спал. Иди сюда, сынок, поешь.
— Нет, он не мальчик! — закричал отец и стукнул кулаком по столику.
Чья-то кружка упала и покатилась по твердому земляному полу. Вздох сожаления пронесся над пирующими.
Вэкэт оглядел присутствующих. В чоттагине собрались почти все пастухи стойбища.
— Он не мальчик! — повторил отец. — Это когда он уходил от нас учиться на большого человека, тогда он был мальчик, и мы отрывали его с болью от нашего сердца. А теперь он зрелый муж, имеет паспорт и комсомольский билет!
Вэкэт чувствовал себя растерянным. Он не нашел ничего лучшего, как передать, что пастухи из стада просили их сменить.
— Ничего, — махнул рукой один из пожилых пастухов. — Несколько лишних часов подежурят, не зима теперь — лето.
Вэкэт прошел в глубину яранги и уселся у костра на связку оленьих постелей. Мать ласково улыбнулась. Она тоже была навеселе. Вэкэт заметил это по ее нерешительным движениям и по тому, как, обычно экономная, она беспрестанно подкладывала тонкие прутики полярной березы в пламя. Туар положила на отдельную тарелку большую сочную кость, порылась в посудном ящике и достала оттуда вилку с погнутыми зубьями и тупой столовый нож.
— Поешь, — тихо сказала мать. В ее голосе слышалась ласка и какая-то неуверенность. Она не знала, как обращаться к сыну, как с ним говорить: он вырос вдали от родной яранги, без родительского участия. В нем было много чужого и незнакомого. А как было бы хорошо прижать его к груди, ощутить его горячее молодое сердце, напеть старую колыбельную песню, снова почувствовать себя молодой, полной надежд и ожидания чего-то светлого, волнующего. И вот это будущее перед ней, ее сын Вэкэт, получивший в школе второе имя — Роман… Мать смотрела, как он ест, пренебрегая вилкой и столовым ножом, и тихие слезы катились из ее глаз. За столиком шел разговор.
— А я ему говорю: пусть не болтает пустое — нельзя зверя держать в неволе, он не человек, которого можно посадить в тюрьму…
— А вездеход купить можно? Автомобили продают, а почему нельзя вездеход?
— Красная Армия может побить всех! Это я точно знаю. Пусть американский империализм дрожит!
— Кто дрожит? Если замерз — выпей.
Иногда в этом многоголосии слышалось отцовское:
Солнце уже поднялось высоко, и лучи его били прямо в распахнутую дверь, пронзая столбы синего дыма.
Вдруг солнечный свет померк: в дверях возникла фигура Выргыргына. Он, прищурившись, всматривался в сидящих.
Стоя спиной к солнцу, Выргыргын казался сидящим в чоттагине черным силуэтом, и его лицо было темной маской с белыми зубами и блестящими от гнева глазами.
— А вы сидите здесь! — крикнул Выргыргын с порога. — Мы ждем смену, а они пьют! И бригадир здесь!..
Бригадир медленно поднялся со своего места и осторожно понес полную кружку Выргыргыну, который уже переступил порог.
— Выпей и ложись! — приказал бригадир. — Пусть молодой Чейвун один посторожит стадо.
Выргыргын залпом осушил кружку и сказал:
— Так нельзя. Ему тоже надо отдохнуть. Сменить надо.
Бригадир обнял пастуха и шумно понюхал его щеку.
— Иди поешь! Не думай о сложностях жизни. Потом подумаешь, время еще есть.
Выргыргын через минуту забыл, зачем пришел, уселся на предложенное у столика место.
Вэкэт выпил кружку чаю и решил пойти в стадо сменить пастуха. Он надел отцовские летние торбаса, легкую замшевую кухлянку и тонкие суконные брюки. Мать положила в мешочек несколько кусков оленьего мяса и вместительный термос с драконами, наполненный горячим сладким чаем.
Парень стоял на пригорке и ждал смену. Он увидел Вэкэта и, узнав его, опечалился:
— Значит, никого не прислали?
— Я буду дежурить, — сказал Вэкэт.
— Тогда я тоже останусь. Одному трудно. По очереди будем обходить стадо.
— Ничего, один справлюсь. В первый раз это даже полезно, — сказал Вэкэт.
Парень задумался и вдруг спросил:
— Вездеход ушел?
— Давно ушел.
— Значит, к Ранаутагину поехали, — произнес парень. — К вечеру там будут. Если я побегу напрямик через гору, то смогу обогнать их и успею посмотреть кинокартину. Жевать что-нибудь есть?
Пастух в одну секунду съел большой кусок мяса, единым духом вытянул половину содержимого термоса и легким, упругим шагом двинулся через тундру в стойбище Ранаутагина смотреть 'Королеву бензоколонки'.
Вэкэт долго смотрел ему вслед, восхищаясь его выносливостью и таким ясным отношением к жизни, что даже становилось немного завидно.
Вэкэт обошел стадо. Оно паслось кучно, не растекалось по тундре: время было еще утреннее, солнце грело не так сильно, и олени не искали ни тени, ни воды. Самая трудная работа начнется после полудня, когда стадо устремится на водопой. Тогда надо смотреть в оба, чтобы какой-нибудь молодой, неопытный самец не откололся и не ушел в сторону. Вэкэт вспоминал полузабытые заветы и правила пастьбы оленей.
Он сидел на том самом пригорке, где провели ночь Выргыргын и Чейвун, и смотрел на колышущееся, серое, живое покрывало тундры — оленье стадо… Так Роман Вэкэт начал свою вторую жизнь в тундре.
7
С моря потянуло ветерком. Мороз обжигал лицо, и на нарте приходилось сидеть чуть боком, лицом к скалистому берегу. Вершины сугробов задымились. Но небо еще ясно, и ничего не предвещало перемены погоды. А этот ветер, наверное, отголосок бури, которая разломала лед и погнала ледовый вал к берегу.
Нижняя половина неба покрылась молочной пеленой, заходящее солнце оперлось широкими лучами на замороженный край земли. Скрип полозьев становился громче — снег уже больше не смачивался подтаявшей водой, и нарта шла словно по сухой золе или мелкому песку. Останавливаться не хотелось, но другого выхода не было: надо навести лед на полозья, иначе обессиленные собаки совсем выдохнутся.
Термос с водой приторочен к сиденью так, чтобы его не искать и не развязывать остальной груз. Вэкэт негромким возгласом остановил упряжку и опрокинул нарту на один бок. Быстро нанес лед на один полоз, подождал, пока белая пелена не стала прозрачным льдом, а потом принялся за второй. Вода схватывалась быстро, и лоскут медвежьей шкуры, с помощью которой Вэкэт наносил слой льда, пришлось не сушить на снегу, а выколачивать об остол.
Солнце медленно опускалось за горизонт. Синева сгущалась, рождаясь в складках снежного покрова, в ямках и даже в едва обозначившемся следе от полозьев нарты. Ветерок перехлестывал путь полосками снега, которые змейками вились поперек движения и предвещали бурю, снежную пургу, которая
