провалился в воду, чуть не замерз, но ничего, снопа выкарабкался, как случалось и раньше…
Но с Нанехак что-то произошло. Мужское самолюбие Апара не позволяло ему выведывать у жены ее мысли. Женские думы принадлежат только женщине, и негоже сильному, здоровому мужчине интересоваться ими. А может быть, он не прав? Не Нанехак переменилась, а сам русский умилык стал другим по отношению к ним? Во всяком случае, Апар заметил, что Ушаков стал реже заходить в их ярангу и остерегался оставаться с Нанехак наедине. Может быть, жена почувствовала влечение к русскому? И такое случалось среди местных женщин. Бывало, что женщина уходила к другому, и, если у мужчины не было ни сил, ни решимости вернуть ее, он оставался один на посмешище, как покинутый… Бывало и наоборот: мужчина оставлял женщину…
Но здесь вроде бы ничего такого не было. Русский умилык, похоже, местными женщинами не интересовался.
А та новость, которую Апар сегодня утром услыхал от жены, свидетельствовала о том, что он так и остался тем единственным мужчиной, которого судьба раз и навсегда предназначила Нанехак. Будущее дитя — самое веское и убедительное тому доказательство.
Эти мысли привели в равновесие растревоженное сердце Апара, и он думал теперь о том, что надо будет расширить ярангу, хорошенько запастись этим летом всем необходимым. Эх, если бы здесь были олени!..
Оглядев еще раз морское пространство, Апар повернул обратно и вышел в поселение с морской стороны, напротив деревянного дома.
Сегодня ребятишки, которых Павлов учил грамоте, высыпали на солнце и катались в своих нерпичьих штанах с высокого сугроба.
Ушаков широкой лопатой откапывал окна, впуская в комнату дневной солнечный свет.
Апар поздоровался с ним и вдруг неожиданно для себя сообщил:
— Нанехак сказала, что у нас будет ребенок.
— Это хорошая весть!
— Я тоже думаю, что хорошо.
— Когда это случится?
— Наверное, в самом конце года, когда солнце уйдет за горизонт…
Апар думал, что будущий ребенок, будь это сын или дочь, конечно, не заменит солнца, но с новым, только что родившимся человеком зимовать будет куда легче.
Первая островная весна радовала людей добычей. От признаков зимней цинги и других болезней не осталось и следа. Поздоровел даже Старцев, получивший хорошую нахлобучку от Ушакова за дурное обращение с женой.
— Послушай, Старцев, — строго сказал ему Ушаков, — если я еще раз услышу, что ты бьешь жену, с первым же попутным судном вышлю тебя с острова. Учти, что и такое право у меня есть. Что же касается твоей жены и детей, то Советская власть не оставит их без помощи. А вот что будет с тобой — неизвестно. Я распорядился, чтобы тебе больше не давали спирту…
Старцев молча выслушал Ушакова, ничего не сказал, но, вернувшись домой, неожиданно запряг собак и уехал в тундру. Вернулся он дня через три с медвежьей шкурой и живым медвежонком.
Приближался Первомайский праздник. Ушаков решил в этот день собрать в поселении всех островитян. Несколько упряжек с гонцами отправились на север и на запад. Апар уехал по знакомой дороге за Аналько.
Оставшись одна, Нанехак убралась в яранге и стала кроить праздничную камлейку из пестрого ситца. Жена диктора Савенко обещала сшить ее на своей машинке. Собрав выкройку, Нанехак отправилась в деревянный дом и у входа столкнулась с Ушаковым.
Женщина вспыхнула и, опустив глаза, тихо сказала:
— Здравствуй, умилык.
— Здравствуй, Нана, — ответил Ушаков. — Что-то тебя совсем не видно…
— И ты почему-то к нам не заходишь…
— Дел много…
— Раньше, пожалуй, дел у тебя было побольше, чем сейчас, однако ты находил время…
— Апар мне сообщил, что у вас будет ребенок, — немного помолчав, сказал Ушаков.
— Может быть… — снова потупилась Нанехак.
— Я надеюсь, все будет хорошо, — улыбнулся ей Ушаков. — Ты знаешь, что я очень хорошо отношусь к тебе.
— Я это знаю, — тихо отозвалась Нанехак. — Думаю, что мое дитя будет похоже на тебя, умилык…
Ушаков опешил. Затем, овладев собой, возразил осторожно:
— Но как же это?.. У нас ведь с тобой ничего не было…
— Мы спали вместе в одном меховом мешке всю ночь, — прерывающимся от волнения голосом тихо молвила Нанехак. — И это была самая счастливая ночь в моей жизни.
— Но, Нана…
— Подожди, умилык… Дай мне сказать… Я знаю, что ты думаешь: детей зачинают иначе. Пусть так, считай, как ты хочешь, но у меня свое соображение…
— У тебя есть муж, Апар, — напомнил Ушаков.
— Да, есть, — ответила Нанехак. — И мое дитя будет похоже и на него тоже…
— Нана…
— Но больше на тебя, потому что я о тебе все время думаю, — тихо закончила Нанехак и проскользнула мимо, оторопевшего Ушакова в комнату доктора Савенко.
Сшивая тонкую цветастую ткань, Нанехак вспоминала встречу с русским умилыком, и сердце ее никак не могло успокоиться. Она знала, что любит Ушакова, и осознавала, что любовь эта так же несбыточна, как желание летать. Человек может завидовать птицам, мысленно взлетать вместе с ними в поднебесье, но на самом деле… Чего не дано, того не дано… Но никто не запрещает человеку; мечтать о полетах… Нанехак верила тому, что она была, на самой головокружительной высоте, о какой только могло мечтать ее сердце.
— Ты не волнуйся, шей спокойно, — уговаривала жена Савенко, не догадываясь о причине ее волнения. — Машинка тебя не укусит.
Хорошая вещь — швейная машинка! Если бы она еще умела сшивать оленьи шкуры, нерпичью и лахтачью кожу, цены бы ей не было! Но, увы, этой быстроходной, стрекочущей машинке под силу только тонкая ткань. А настоящий мужчина, тем более путешественник, нуждается в меховой одежде, в крепких, непромокаемых торбазах, в теплых рукавицах. Жаль, что на острове не встретилась росомаха, Из ее меха получается лучшая опушка для капюшона и малахая, она не индевеет и задерживает теплый воздух вокруг лица. Кто же теперь будет шить одежду для умилыка?
Тогда, в том памятном зимнем путешествии, Ушаков много мечтал о будущем, о своем будущем. Он радовался, что остался жив, не утонул в студеной пучине Ледовитого океана, не замерз после того, как выбрался на лед… Умилык говорил, что остров Врангеля — это только начало его исследований новых северных берегов.
— Наша родина велика, — говорил он. — Она простирается на огромные расстояния. У нас сейчас зима, холодина, а на далеком юге, где-нибудь в Туркмении, жара, как в пологе, в котором зажгли железную печку. Там уже цветут разные растения и воздух теплый. Южные просторы нашей земли мы более или менее знаем, а вот северные берега неизвестны. Мы толком и не ведаем, сколько у нас тут земли, сколько островов и как далеко уходят они к Северному полюсу…
Нанехак слушала умилыка и дивилась про себя ненасытному любопытству этого человека.
И она решилась его спросить:
— А зачем тебе все это нужно?
Ушаков задумался.
— Каждый большевик мечтает принести своей молодой стране самую большую пользу, на что он только способен, — тихо заговорил умилык. — Моя мечта — подарить родине новые, еще не исследованные земли…
— Но ведь сам ты не собираешься оставаться на них, — напомнила Нанехак.
— Найдутся люди, которые пожелают освоить, обжить новые земли, как вы, — ответил Ушаков.
…И все же как с таким вот растревоженным сердцем жить рядом с любимым человеком, постоянно чувствовать его присутствие?
Вечером, за чаем, Апар сказал, что видел глубокую трещину, идущую вдоль берега бухты.
— Скоро припайный лед оторвет ветром. Охоты здесь не будет.
— А почему бы нам не переселиться на новое место? — спросила вдруг Нанехак.
Апар удивленно посмотрел на нее. Ему всегда казалось, что жене очень нравится жить в поселении, общаться с русскими, ходить в большой деревянный дом.
— Почему это вдруг пришло тебе на ум? — поинтересовался он.
— Другие охотники стараются искать лучшие места, — ответила Нанехак, — а ты все бродишь вокруг поселения, где зверь уже распуган. Даже нерпа и та предпочитает вылегать подальше.
— Да я давно думал предложить тебе переехать, — сдерживая радость, произнес Апар, — вот только не знал, как подступиться…
И в самом деле, с приходом весны кочевая душа оленного человека заволновалась, затосковала. Хотелось поутру уйти в залитую солнцем тундру и бродить по ней, отыскивая протаявшие кочки, пробившиеся сквозь снежную толщу кончики кустарников по берегам еще изнемогающих под бременем льда и снега речек.
— Отпразднуем Первомай, — сказал Апар, — и переселимся на новое место. Я, честно говоря, его уже присмотрел. Недалеко от бухты Сомнительной. Там в море впадает полноводный ручей, а за мысом — галечная коса. На нее по осени обязательно придут моржи. Возьмем нашу байдару.
Услышав о намерении Апара и Нанехак переселиться в бухту Сомнительную, Ушаков, немного подумав, сказал:
— Хорошее решение.
Тем временем в поселение на праздник съезжались с разных концов острова охотники. Они прибывали вместе с домочадцами, с нартами, нагруженными пушниной и медвежьими шкурами. На складе отмеривали куски кумача, чтобы каждый мог повесить над своей ярангой красный флаг. С помощью Таяна, Апара и Анакуля учитель Павлов переводил на эскимосский язык лозунги и, вырезав из белой бумаги буквы, наклеивал их сгущенным молоком на красное
