полотно.
— Ох, вкусный будет первомайский лозунг! — цокал языком шаман Аналько. — Как бы не приманить медведя!
Белые медведи разграбили его склад на охотничьем становище, каким-то образом вскрыли банки со сгущенным молоком и вылизали их подчистую.
— Может быть, не медведи, а Тугныгак? — предположил Ушаков.
— Нет, не Тугныгак, — серьезно ответил Аналько. — У духов аппетит не такой… Да и отношения у меня с ними хорошие.
— Ты уверен? — Ушаков улыбнулся, вспомнив, с какой опаской переселялся Аналько на север.
Он и не подозревал, что в затруднительных случаях Аналько широко пользовался именем русского умилыка, грозя злым духам большевистским возмездием. Однако об этом хитрый шаман помалкивал.
В день Первомая все население собралось у деревянного дома и с флагами, транспарантами направилось к берегу бухты. Там, на льду, у расширяющейся трещины, Ушаков встал на высокий торос и произнес праздничную речь:
— Дорогие мои товарищи и земляки! Граждане Советской Республики и жители самого северо-восточного населенного острова! Поздравляю вас с прекрасным весенним праздником трудовых людей — Первое мая!
Стоящий рядом, тоже на торосе, Павлов переводил слова умилыка.
— Мы пережили трудную зиму. В темные ночи, когда не было солнца, нас иногда посещало отчаяние, мы думали: а правильно ли мы поступили, приехав сюда? Да, мы болели и даже теряли близких. Но мы выстояли! Мы встречаем наш первый в истории острова Врангеля Первомай здоровыми, веселыми, с богатой зимней добычей! Да здравствует Первое мая — праздник трудового народа!
Несколько человек, заранее проинструктированных Ушаковым, выстрелили из винчестеров в воздух. Получился настоящий праздничный салют.
Потом все направились в деревянный дом, где в кают-компании устроили большой концерт. Выступил Скурихин. Он исполнил несколько камчадальских казацких песен. Потом доктор Савенко сыграл на мандолине, а Ушаков сплясал под патефон.
Затем пели и танцевали эскимосы.
Это было настоящее веселье. Исполнялись, в основном, новые песни и танцы, и удивительным было то, что все они родились здесь, на острове, во время полярной ночи, часто в горестные и тяжкие дни, когда отчаяние слезами подступало к горлу.
Праздничное чаепитие растянулось почти до утра, благо темнота так и не наступала: на остров пришел полярный день, круглосуточное, не устающее солнце.
— За лето нам многое предстоит сделать, — говорил Ушаков сидящим рядом с ним за праздничным столом эскимосам. — Обследовать берега, собрать плавник для школьного здания и построить хотя бы один класс…
— А разве в этом году к нам не придет пароход? — спросил Анакуль.
— Может не прийти, — ответил Ушаков. — Есть договоренность на следующее лето… Но кто знает, вдруг и нынче заглянет… И если нам привезут еще один деревянный дом, мы устроим там настоящую большую школу.
Второго мая дальние охотники начали разъезжаться: солнце уже ощутимо припекало в ясные, безветренные дни, и нартовая дорога к полудню слабела: наст подтаивал, и полозья проваливались. Уже не было надобности их войдать: лед не намерзал.
Собрались и Апар с Нанехак. Помочь им устроиться на новом месте поехали Таян, Анакуль и Етувги. Они везли разобранную ярангу и байдару.
Все вышли попрощаться и проводить их. К запряженным упряжкам подошел и Ушаков. Он крепко пожал Апару руку.
— Желаю на новом месте охотничьей удачи, — помолчал немного, потом, обернувшись к Нанехак, добавил: — Но не забывайте нас и приезжайте в гости.
— И ты тоже приезжай к нам, — сказала Нанехак.
Караван из трех нарт медленно двинулся в сторону Сомнительной.
Когда поднялись на холм, открылся широкий вид на бухту и поселение. Нанехак посмотрела назад. Ей показалось, что она видит среди провожающих русского умилыка. Чувство горького сожаления сжало сердце, а на глаза навернулись слезы. Она смахнула их пушистой оторочкой рукава и виновато пояснила, отвечая на безмолвный вопрос мужа:
— Сильный встречный ветер. Холодный, слезу выжимает…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На пригорке, где собирались ставить ярангу, был небольшой кусочек спаявшей земли. Нанехак подняла серый, покрытый шершавым налетом лишайника камень и почувствовала, что он теплый. Это наполнило ее сердце ответным теплом и радостью.
С помощью Анакуля, Таяна и Етувги быстро возвели каркас яранги и натянули на него пересохшие моржовые кожи. Они гремели как железные, и, укрепляя их, Апар думал, что на следующую зиму не худо бы заменить их на новые. Новая моржовая кожа придает жилищу нарядный и солидный вид. С высоты крыши Апар посмотрел на погребенную под снегом галечную косу и мысленно представил ее полной неуклюжих, давящих друг друга тучных моржей.
Нанехак повесила полог и расправила меховые стены с помощью тонких гибких реек. Это приспособление как бы расширяло внутреннее помещение жилища, в котором она составила три жирника. Угловые столбы, поддерживающие полог, служили пристанищем хранителей домашнего очага. Это были связки потемневших от времени и жертвенного сала грубо вырезанных фигурок, отдаленно напоминающих каких-то животных, птиц и человека. Меж ними болтались обрывки ремней, в том числе и тех, какими был связан покойный Иерок в его последнем путешествии.
Нанехак поставила перед мужчинами прощальное угощение, и после неторопливой трапезы нарты ушли в направлении бухты Роджерс в белой, пронизанной светом полярной весенней ночи.
Однако не все работы по обустройству нового местожительства были завершены. Оставалось еще сделать то, что совершалось без посторонних глаз: освящение жилища, жертвоприношение окрестным Тугныгакам, чтобы наладить с ними добрые отношения. Нанехак выложила на хорошо очищенное деревянное блюдо куски сахару, листовой табак, папиросы, зернышки риса и гречки, куски нерпичьего и моржового жира. Апар, отойдя от яранги на некоторое расстояние, остановился и, обращаясь ко всем сторонам света, произнес соответствующие заклинания, в которых он уверил местные Неведомые силы в том, что они пришли сюда с женой, чтобы жить в мире и согласии со всеми здешними хозяевами.
— Мы будем охотиться здесь и щедро делиться добычей с вами, — шептал Апар, разбрасывая дары. Сделав круг, он спустился к морю и положил жертвенное блюдо на сильно подтаявший морской лед.
На обратном пути в ярангу он увидел пуночку, а чуть дальше, за косой, несколько чаек.
Нанехак сидела в чоттагине и скребла каменным наконечником нерпичью кожу для летних непромокаемых торбазов.
— Я видел птиц, — сказал Апар.
— Гусей или уток? — спросила Нанехак, оставляя работу.
— Пока только пуночку и чаек. Раз появились чайки, значит, где-то близко открытая вода. Завтра утром пойду в море.
В любое время года в семье морского охотника первой покидает постель женщина. Она разжигает потухший за ночь жирник и принимается готовить завтрак. Утренняя еда уходящего во льды охотника не очень обильна: обычно несколько кусков копальхена, сваренного накануне мяса и чашка хорошо заваренного чая. С собой охотник ничего не берет — не положено. Добытчик должен думать о том, как настигнуть зверя, а не о запасе еды в заплечном мешке.
Отправив мужа, Нанехак принялась за домашние дела, которых у женщин всегда много. Надо было вымыть и высушить деревянные бочки, в которых будет сложен нерпичий жир, проверить запасы оленьих шкур и кож, проветрить одежду, починить, если что порвалось. Когда Нанехак переделала все это и соскребла жир с предназначенных для летних торбазов нерпичьих кож, она уселась возле яранги на большой камень, который держал оплетку моржовой покрышки жилища, и взялась за шитье.
При этом занятии мысли текли сами собой, а руки привычно делали свое дело, сшивая куски разноцветных лоскутков из оленьих камусов.
Одинокая яранга отнюдь не казалась сиротливой в этом огромном, сверкающем льдами и отраженными от них солнечными лучами пространстве. Наоборот, она была убедительным знаком жизни, доказательством того, что человек уверенно обживает эту суровую землю.
Может быть, думала Нанехак, с этой яранги и начнется новое поселение северных людей, точно так же, как, согласно легендам, род морских охотников пошел от одной-единственной землянки, в которой жили муж с женой — Кит и его возлюбленная по имени Нау. Правда, Апар отнюдь не Кит, а Нанехак не единственная на земле женщина, но уж здесь-то они точно первые, потому что до них тут никто не жил.
Кто же у нее родится? Конечно, она мечтала о мальчике, о мужчине, который будет похож на любимого, навсегда вошедшего в ее сердце человека. Может, случится так, что его жизнь будет совсем непохожа на ту, какой жили его родители, и даже нынешняя жизнь русских, возможно, переменится к той поре, когда он станет взрослым. Может быть, он не только внешне будет походить на русского умилыка? Будет таким же смелым, пытливым, готовым на любые, самые тяжелые, испытания ради того, чтобы утолить жажду своего любопытства, увидеть и покорить новые земли. Уж конечно, он будет грамотным, умеющим и писать, и читать такие же толстые, заполненные мелкой печатью книги, которых так много в комнате умилыка.
Он должен быть необыкновенным человеком!
И Нанехак вдруг ощутила в душе подъем, зарождение какого-то небывалого, неведомого ранее чувства.
Она осмотрелась и увидела пуночку. Маленькие черные пронзительные глазки пристально смотрели на женщину, и Нанехак вдруг услыхала слабое чирикание, словно пуночка задавала ей какие-то бесконечные вопросы.
Глаза уставали от ослепительного света, и, чтобы дать им отдохнуть, Нанехак время от времени входила в ярангу, в уютный сумрак жилища, где привычно пахло закисшим жиром, потухшим моржовым фитилем жирника, мокрой собачьей шерстью и теплом спального полога.
Выйдя наружу, Нанехак увидела в синеве неба птичью стаю. Она летела так высоко, что трудно было разглядеть — что это за птицы. Наверное, гуси. Ушаков говорил, что летом северное побережье острова представляет собой сплошное гусиное гнездовье.
Интересно, такие ли здесь птицы, какие были в родной бухте Провидения?
Анипу — полярную сову — Нанехак уже видела и возле поселения, и во время нартовых поездок по острову. Сова — птица мудрая и загадочная. Вместе
