ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Когда вбежавший в комнату Павлов дрожащим от волнения голосом сообщил, что к острову приближается самолет, Ушаков сначала просто не поверил и с недоумением уставился на учителя.
— Ей-богу, самолет! — широко улыбаясь, повторил Павлов. — Вот послушайте.
Странно, но именно характерный шум летящего самолета оказался убедительнее невероятного известия, принесенного Павловым.
Одеваясь на ходу, Ушаков лихорадочно соображал: что могло случиться? Может быть, это не советский, а американский самолет? А вдруг это сам Стефансон пожаловал к ним на остров?
— Красные звезды на нем! Красные звезды! — закричал Кивьяна, отличавшийся особенно зорким зрением.
— Наш, советский ероплан! — подтвердил Скурихин, успевший вооружиться биноклем.
Да, это был советский гидроплан, и его опознавательные знаки теперь можно было разглядеть простым глазом.
Значит, не забыли! Все эти трудные, граничащие с отчаянием зимние дни кто-то думал о них, помнил и знал. Чувство огромной радости охватило Ушакова. Он стянул с головы шапку и принялся махать ею, громко крича:
— Наши прилетели! Наши!
Краснозвездный самолет низко пронесся над поселением, оглушив ревом собак и людей, прошел в глубь берега, развернулся, покачал крыльями и начал снижаться над бухтой, выбирая место для приводнения.
Следя за посадкой, Ушаков думал, что теперь, когда к ним прилетел самолет, его жизнь и жизнь островитян обретает новый, значительный смысл — они могут с гордостью рассказать о том, что в трудные, тяжелые времена они не дрогнули и с честью выполнили свой долг первых граждан Советской Республики на далеком северном острове.
Все население поселка, сопровождаемое яростно лающей собачьей стаей, бежало к берегу бухты, куда должен был причалить гидросамолет.
Вот он коснулся лыжами-поплавками спокойной глади бухты, поднял фонтан заискрившейся на солнце воды и через мгновение уже плыл, выруливая к толпе, сгрудившейся на берегу.
Пока гидроплан становился на якорь, Ушаков в нетерпении всматривался в его очертания, стараясь угадать: по какому же случаю к ним прилетел самолет?
Наконец на поплавок самолета вышел летчик, посмотрел на берег, сдвинул набок оснащенный большими очками кожаный шлем, прищурился и громко спросил:
— Который тут у вас Ушаков?
Ушаков, не замечая, что ступает прямо в студеную воду, шагнул вперед:
— Я!
— Вот вы какой! А я — Кошелев, летчик Колымской экспедиции… А это мой товарищ — Лухт.
Лухт уже тоже стоял на лыже-поплавке и широко улыбался.
С помощью спущенной на воду байдары летчиков переправили на берег, где они тут же попали в объятия Ушакова, Павлова и Скурихина.
— Вот это неожиданность! — приговаривал Ушаков. — Вот это подарок!
Летчики, со всеми поздоровавшись, в сопровождении собак и людей направились к деревянному дому. Осматриваясь, Кошелев улыбнулся:
— Неплохо вы тут устроились…
— Ничего живем, — согласился Ушаков. — Но как вам пришло в голову заглянуть к нам?
— Мы перегоняем наши машины для организации и обслуживания колымских рейсов, — принялся объяснять Кошелев. — Вроде бы как ледовая разведка. В числе прочих заданий было и это — попытаться сесть на острове и разузнать, живы вы тут или нет?
Последние слова он произнес с улыбкой.
— Вот, как видите! — Ушаков широко развел руками.
— Видим! Видим! — закричали в один голос летчики.
— Но как же без радио, без всякой связи с Большом землей? — с удивлением спросил Кошелев.
— Ничего, обошлись, — скромно ответил Ушаков. — А газеты привезли?
Летчики переглянулись, и Кошелев, горестно разведя руками, ответил:
— Прости, друг, но так случилось: ведь не были уверены, что сядем… Но завтра газеты будут! У Красинского, нашего начальника экспедиции, есть комплект «Правды» за целый год.
Летчикам с гордостью показали деревянный дом, жилища эскимосов и сооруженную недавно пристройку к яранге Павлова, в которой размещался класс островной школы.
— Молодцы! — одобрительно отозвался Кошелев. — Хорошо устроились. Солидно.
Гостей повели обедать.
Ушаков угостил летчиков своим фирменным блюдом — холодцом из моржовых ластов, яичницей из гусиных яиц, свежей рыбой.
— Между прочим, — оказал за чаем Кошелев, — имею указание в случае необходимости забрать любого заболевшего члена экспедиции и лично вас, если пожелаете…
Ушаков посмотрел на своих товарищей.
Павлов, конечно, не в счет. Он никуда не уедет от своей семьи, если только обратно в бухту Провидения, которую он, похоже, очень любил… Доктор Савенко? Он часто жаловался на слабость, апатию, на то, что жена себя чувствует здесь неважно… Но как же на острове без врача? Тем более что эскимосы уже привыкли к нему и доктор составляет нынче солидную конкуренцию шаману Аналько. Если он уедет, народ снова потянется к целителю, люди вспомнят полузабытые верования и предрассудки… Что касается Скурихина, то промысловик прямо заявил: пока я свой план не выполню, с острова не двинусь. Кроме того, у него был контракт — на три года… А сам он? Уехать, когда дело только налаживается, когда не только видишь, но и сердцем чувствуешь, что твоя страна не забыла тебя, помнит и готова прийти на помощь?
— Ну, что ответим на это предложение? — обратился Ушаков к своим товарищам.
Павлов сказал:
— Вы знаете, Георгий Алексеевич, мне некуда отсюда ехать…
— А у меня еще не кончился контракт, — заявил Скурихин.
Доктор Савенко высказался последним:
— Как все, так и я…
— Передайте, — почти торжественно произнес Ушаков, — на Большую землю, что мы остаемся. Остальные пожелания я изложу в подробном письменном отчете. Летчики торопились. Провожали их снова все вместе.
— Завтра ждите нас, — сказал на прощание Кошелев. — Привезем газеты, книги…
Самолет медленно отошел от берега, разбежался по спокойной гладкой поверхности и взмыл в воздух, словно вольная птица, каких здесь, на острове, и в прибрежных водах было великое множество.
Долго не уходили люди с берега бухты и все смотрели на небо, пока удаляющийся самолет не превратился в крохотную точку, а потом и вовсе не растворился в густом синеве.
Ушаков стоял вместе со всеми и испытывал странное чувство, в котором смешалось и сожаление, и удовлетворение оттого, что устоял перед искушением. Ведь можно было хотя бы на один день слетать на материк… И такая мысль мелькнула, когда летчики предлагали… Но вдруг случилось бы так, что погода не позволила бы самолету вернуться назад? Что же тогда? Об этом даже страшно подумать!..
Какая тишина, оказывается, окружает весь остров, восходит в зенит и разливается над морским простором! Улетел самолет, стих грохот мотора, спугнувший птиц у ближайших окал, и снова спокойствие, и человеческий голос слышен далеко-далеко…
— Лодка плывет! Лодка плывет сюда! — закричал кто-то из ребятишек, и его голосок разнесся окрест, сливаясь с звоном ближнего ручейка, впадающего в бухту, с плеском морского прибоя, перекатывающего разноцветную гальку на берегу.
Скурихин посмотрел в бинокль:
— Апар плывет. Его байдара.
Это были и вправду Апар и Нанехак.
Парус едва полоскался на слабом ветру, и сидящим в лодке приходилось помогать ему веслами. Байдара едва шла, и еще не скоро она причалила к берегу.
— Опоздали, — устало проговорила опечаленная Нанехак, но, увидев в толпе Ушакова, просияла и с облегчением вздохнула: — Значит, ты не улетел…
— А почему это я должен был улететь? — с удивлением, и даже обидой, спросил Ушаков.
Нанехак вышла на берег и в изнеможении уселась прямо на гальку. Беременность ее пока не бросалась в глаза, может быть, оттого, что она была в свободной, широкой матерчатой камлейке.
— Ты бы лучше поберегла себя, — укоризненно оказал Ушаков. — Ты ведь теперь не одна…
— Это верно, — кивнула Нанехак, улыбнувшись. — Он растет…
Она вся светилась счастьем, но никто не догадывался, что главная причина такого ее настроения — в том, что она снова видела умилыка. Железная летающая лодка не взяла его, оставила здесь, на острове.
— Мы так торопились, гребли изо всех сил, — опечалился и Апар. — Жаль, что не успели.
— Ничего, — успокоил его Ушаков. — Завтра еще прилетит самолет.
Нанехак испуганно посмотрела на умилыка и хотела было спросить, не собирается ли он улететь на нем, но вовремя удержалась.
Постепенно люди разошлись. Апар с Нанехак отправились гостевать к Кивьяне, а Ушаков поспешил к себе, чтобы успеть к завтрашнему дню составить отчет.
