заведомая ложь сбивчивых нацистских лозунгов». А в другом месте книги он признает: «Потребовалась вторая мировая война, чтобы я прозрел».
Значительно проще, чем в идеологии фашизма, было разобраться в разбойничьих методах фашистской дипломатии. Кредо этой политики было сформулировано одним из фашистских «фюреров» — Розенбергом на совещании «унифицированного» министерства иностранных дел Германии. Несколько поколений немецких дипломатов воспитывалось на известном изречении Бисмарка: «Политика — это искусство возможного». Это изречение вдалбливали в голову дирксенам, притвицам и вейцзекерам, — одним словом, всем потомственным дипломатам Германии. [11] Разумеется, это изречение трактовалось довольно широко: империалистической дипломатией Германии оно понималось всегда как призыв к достижению «предела» реваншистских и агрессивных требований германского милитаризма. Однако фашистов не устраивала и такая трактовка. Розенберг сформулировал новое правило фашистской дипломатии, которое стало руководством для авантюристической внешней политики фашистов: «Политика — искусство делать невозможное возможным». Иными словами, речь шла о попытке достигнуть заведомо недостижимой цели — стать властелинами Европы, господами мира.
Такая «политика катастрофы», против которой в свое время предупреждал еще Щтреземан (кумир реакционной германской дипломатии), не могла; конечно, не отпугивать «потомственных» членов немецкого дипломатического корпуса. Но их оппозиция проявлялась лишь в шушуканье по углам в министерских коридорах.
Впрочем, сам автор дает немало материала, разоблачающего всю эту игру в оппозицию. Одним из «крупнейших оппозиционеров», например, считался Кордт, поверенный в делах гитлеровской Германии в Англии. На основании этой своей «оппозиции» Кордт получил высокий дипломатический пост в Западной Германии, сейчас он посол ФРГ в Афинах. Такую же карьеру сделал и его брат, который помогал якобы в антигитлеровских действиях бывшему фашистскому поверенному в делах в Англии. А вот что пишет о них Путлиц: «Поскольку после 1945 года братья Кордт особенно усердно восхваляют себя в Бонне в качестве передовых борцов 20 июля 1944 года (то есть заговора против Гитлера. — Д. М.), я охотно удостоверяю, что они всегда стояли скорее на стороне реакционных генералов с Бендлерштраесе, чем на стороне законченного авантюриста Риббентропа».
Самый напряженный и интересный период деятельности Путлица протекал в Англии. Он прибыл туда в момент, когда фашистская Германия начала открыто готовиться к агрессии. По образному выражению одного дипломата, в этот момент «послевоенный период кончился» и начался «предвоенный период». Мы уже говорили о специфическом отношении Путлица к британским правящим кругам. Это отношение, несомненно, нашло свое отражение в оценках обстановки в Англии. Путлиц дает в основном правильную характеристику политики Чемберлена, хотя и здесь допускает некоторые явные неточности. [12] Вот, например, что он пишет о пресловутой «политике невмешательства» в испанские дела: «Ее (то есть политику невмешательства) можно было объяснить лишь интересами английских господствующих слоев, которые хотели удержать в седле своих собратьев — испанских феодалов». Такое объяснение по меньшей мере однобоко и наивно. В действительности речь шла совсем об ином: о явном потворстве фашистской Германии и стремлении во что бы то ни стало толкнуть ее на агрессию против Советского Союза.
Но еще более неправильна оценка Путл идем расстановки сил в самом правящем лагере Англии. Явно несостоятельны его попытки опереться в борьбе против гитлеровской Германии на лорда Ванситтарта. Роль Ванситтарта была в тот период чрезвычайно мрачной — это роль явного пособника фашистской агрессии. Будучи на посту постоянного заместителя министра иностранных дел Англии, Ванситтарт принимал непосредственное участие во всей дипломатической подготовке Мюнхена и всегда пользовался репутацией ярого врага Советского Союза и прогрессивных сил на Западе. Не удивительно поэтому, что в послевоенное время лорд Ванситтарт стал одним из наиболее ревностных защитников германского милитаризма.
Наряду с Ванситтартом Путлиц всячески превозносит также Черчилля: «Окажись Черчилль вместе со своим окружением в состоянии своевременно повернуть руль британской политики, — пишет Путлиц, — и мир еще мог быть спасен от надвигающейся катастрофы». Путлиц забывает прежде всего, что в намерения Черчилля отнюдь не входило «повернуть руль британской политики». Правда, Черчилль хотел внести некоторые коррективы в политику Чемберлена, но, оставаясь сыном своего класса и представителем самых реакционных кругов британского империализма, Черчилль не намеревался менять ни антисоветского курса внешней политики Великобритании, ни политику заигрывания с фашистской Германией, что в конечном итоге и явилось одной из существенных причин возникновения второй мировой войны. [13]
Несмотря на ошибки в оценках Путлицем британской политики предвоенных лет, в его книге содержится много верных наблюдений, метких характеристик, ценных сведений, проливающих свет на предысторию войны. Большой интерес представляет высказывание Чемберлена, которое было приведено в агентурном сообщении некоего Джорджа Попова о беседе британского премьер-министра в узком семейном кругу. Это донесение попало в руки Путлица и цитируется в его книге. «Он, Чемберлен, — говорится в записи беседы, — будет последовательно придерживаться своей линии (на поддержку гитлеровской Германии. — Д. М.), поскольку, хочешь не хочешь, а гитлеровская Германия является сильным антибольшевистским бастионом, который, безусловно, необходим Англии». В этом высказывании ключ к пониманию английской политики накануне второй мировой войны. Путлиц очень метко характеризует настроения верхушки английской дипломатии. Он пишет, что даже после нападения Гитлера на Польшу, в период так называемой «странной войны» на Западе, «многие высокопоставленные люди считали, что сейчас самое главное — разбомбить Баку с его нефтяными промыслами». Вот до каких пределов доходило классовое ослепление тогдашних правителей Англии!
После эмиграции в Англию в сентябре 1941 года Путлиц мог убедиться в том, что английские правящие круги, ведя войну с гитлеровской Германией, отнюдь не заботились о разгроме фашизма и возрождении демократической Германии. Его предложения об объединении всех национальных сил Германии встретили решительное противодействие. Не найдя общего языка со своими английскими друзьями, Путлиц предпочел уехать сначала на Ямайку, потом в Соединенные Штаты. Но и в США он не встретил понимания среди правящих кругов. «Американцы, как и англичане, — пишет он, — не хотели и слышать о свободной Германии, которая сама могла бы установить у себя новый, демократический строй, и о призыве к патриотическим силам немецкого народа». Все это подготовило почву для переоценки Путлицем действий западных держав, переосмысливанию отношения к политике Англии и США в германском вопросе.
Этот процесс ускорился после возвращения Путлица в Германию (сначала Западную). Путлиц смог убедиться в том, что прежние силы германской реакции вновь становятся у руля государственного управления. [14] Когда он пришел в боннское министерство иностранных дел, то увидел, что вопросами «персонального состава» министерства занимается тот же чиновник, который ведал подобными же делами при фашизме. На дипломатических постах оказались такие верные гитлеровской дипломатии люди, как Гауе, Кордт и другие. Свои впечатления Путлиц резюмировал в беседе с верховным комиссаром Франции в Западной Германии Франсуа Понсэ: «Господин посол, из того, что я наблюдал, я должен, к сожалению, заключить, что политика западных союзников закрывает нам все дороги и на руку только нацистам».
Таким образом, весь жизненный опыт Путлица свидетельствовал о необходимости коренным образом пересмотреть свои взгляды и сделать соответствующие выводы. Эти выводы были им сделаны: Путлиц переехал в Германскую Демократическую Республику и принял гражданство ГДР.
Книга Путлица — своеобразная исповедь человека, далекого от демократических традиций германского народа, от прогрессивных идей своей эпохи, но пришедшего к неизбежному выводу, что будущее его родины связано с развитием и процветанием первого в истории рабоче-крестьянского государства Германии — Германской Демократической Республики. Путь Путлица — извилистый путь, полный заблуждений и ошибок, но итог этого пути говорит о том, что в конце концов все истинные немецкие патриоты не могут не понимать, что необходимо покончить с тяжелым наследием прошлого и вступить на светлую дорогу мира и прогресса.
Часть первая. Какой путь правилен
Двадцатое декабря 1918 года. Противный темный зимний вечер на товарной станции Штансдорф. Холод пробирает до мозга костей. Я, девятнадцатилетний лейтенант 3-го королевского прусского гвардейского уланского полка, стою на платформе и наблюдаю за разгрузкой своего пулеметного эскадрона. Еще две недели назад мы находились в северной Финляндии, со страхом ожидая прихода долгожданных кораблей с родины. Не бросят ли нас здесь на верную гибель, в далеком от родины уголке земли? Наконец в Хельсинки прибыли корабли и доставили нас в Штеттин, хотя и не без приключений. Теперь мы прибыли в предместье Берлина и, если ничего не произойдет, завтра утром опять займем нашу старую Потсдамскую казарму.
Большинство из нас несколько лет не видело родины, а в последние, богатые событиями недели мы были почти полностью от нее отрезаны. Будущее было неизвестно. У всех у нас только одно стремление: как можно скорее домой, если удастся — к рождеству. Я смотрю, как из вагона выкатывают походную кухню. Перрон едва освещен. Людей и предметы можно различить только по контурам. Внезапно ощущаю поцелуй в щеку, и две руки обнимают меня за шею. Первое, что бросается мне в глаза, — это погон рядового солдата. Погон красный. Он не может принадлежать кому-либо из моих желтых улан. Придя в себя, я вскрикиваю: «Братишка, Гебхард!». Это мой младший брат, моложе меня приблизительно на полтора года. Последний раз мы виделись с ним два года назад, незадолго до моей отправки на фронт, когда я нанес последний визит в свою старую школу — Дворянскую академию в Бранденбурге-на-Хавеле, где незадолго до этого сдал облегченные по случаю войны экзамены на аттестат зрелости. [18] Тогда он был пятнадцатилетним школьником в коротких штанах. Летом 1918 года и он пошел в армию, поступив в качестве кандидата в офицеры в полк фюретенвальдских улан. До него дошел слух, что мой полк будет разгружаться сегодня в Штансдорфе, и вот уже со вчерашнего вечера он ждет меня здесь.
Эскадрон кое-как разместился на ночь в сараях, расположенных вокруг товарной станции, я же отправился на квартиру, которую брат заранее снял в крестьянском доме недалеко отсюда. Он уступил мне свою теплую кровать с периной и разместился на очень неудобном, слишком коротком диване.
— Тебе хорошая постель нужнее, чем мне, — говорит он. Это его характерная черта: скромность и неприхотливость.
Я действительно устал как собака. Несмотря на это, мы всю ночь не смыкали глаз: слишком много нужно было сообщить друг другу.
— Как обстоят дела дома? Посадили отцу на шею солдатский совет?
Гебхард три дня назад получил письмо от матери.
— Мне кажется, что ничего не произошло, все по-старому.
У него самого увольнительные бумаги были уже в кармане. Завтра утром он хотел ехать домой. Мы обсудили все, что нас интересовало, и под конец я затронул вопрос, который в последние дни не давал мне покоя:
Гебхард, чем мы оба теперь займемся?
Гебхарда мой вопрос удивил: для него это вообще не было проблемой.
— Разумеется, мы должны будем приступить к изучению сельского хозяйства; на несколько лет отец сунет нас в качестве учеников в какое-нибудь
