Офирец, разозленный тем, что никак не может даже зацепить неуловимого юнца, схватил меч двумя руками, поднял его над головой и подпрыгнул, намереваясь нанести удар сверху. Но Конан не зря внимательно наблюдал за жрецами в Нерушимой Обители. Он снова увернулся и коротким, резким движением, который могли заметить только самые внимательные наблюдатели, опустил посох. Удар пришелся в бок Аримиума, и, если бы не доспехи, ребро, скорее всего, оказалось бы сломанным, так как умерить свою силу молодой варвар так и не сумел. Офирец издал изумленный возглас и покачал головой. Зрители затаили дыхание. Киммериец продолжал кружиться по площадке, толпа возбужденно гудела. Еще одна атака офирца закончилась ничем. Конан снова увернулся, и еще раз, и еще. Посох, словно живой, бил Аримиума по ногам, груди, рукам, и опытный воин понимал, что, будь у юноши тяжелый меч, ему, Аримиуму, пришлось бы несладко. Снова подняв над головой меч, он решительно бросился вперед, но неожиданно толпа зрителей раздвинулась, и, оттолкнув стоявшего рядом купца, в круг ворвался Ульфиус.
— Остановитесь! — крикнул он, вскидывая над головой руку. — Юноша доказал, что умеет драться. Пусть остается.
На следующий день, ближе к вечеру, когда караван снова остановился на привал, Конана отыскал щуплый человечек с юркими глазами. Окинув юного варвара взглядом, одновременно опасливым и наглым, человечек сказал:
— Мой господин, высокородный Ульфиус, приглашает тебя в свой шатер.
Как видно, слуге было приказано держаться повежливей с дикарем, а он не понимал, почему должен так себя вести с бродягой, у которого всего и добра-то что меч, да и тот годится разве что на переплавку.
Конан последовал за слугой с большой неохотой. Ему не нравился этот хорек с бегающими глазками, не понравился и его хозяин, хотя киммериец видел его лишь мельком. Какое дело может быть у офирского вельможи, чья мошна лопается от золота и чья власть велика даже в чужих землях, к прохожему голодранцу? Под началом Ульфиуса и так достаточно головорезов, готовых прикончить любого — только пальцем шевельни. Что-то тут нечисто. Поэтому, отгибая полог шатра из тяжелого узорчатого шелка, варвар дал себе слово держаться настороже: кто знает, какую паутину плетет жирный паук. Как только Конан оказался в шатре, ноги его утонули в густом ворсе роскошного вендийского. ковра. Хозяин полулежал, развалясь, на куче разноцветных бархатных подушек. Перед ним на небольшом резном столике стояли тяжелый кувшин из молочно-белого полупрозрачного камня и два золотых кубка. Над бронзовой курильницей вился дымок, распространяя по шатру сладковатый запах благовоний.
Пухлая холеная рука офирца поигрывала золотыми кистями подушки, невольно выдавая беспокойство, которое нельзя было прочесть на лоснящемся жиром лице. Какое-то время гость и хозяин молча рассматривали друг друга. Хотя Ульфиус понимал, что полуголый дикарь полностью в его власти, по его телу пробежала дрожь, когда он встретил дерзкий взгляд синих глаз. Наверное, что-то подобное чувствовал человек, заглянувший в глаза саблезубой кошки. Конечно, возле входа в шатер несли охрану четверо стражников, и стоило ему только крикнуть, как они прикончили бы юнца, хоть тот и показал себя искусным воином. А если варвар успеет все же перерезать ему глотку? Ульфиус судорожно сглотнул, словно почувствовал прикосновение холодной стали. Дикарь опасен, очень опасен… Жаль, что нельзя беседовать с ним в присутствии стражей. Интерес к клинку, ничем внешне не примечательному, может вызвать подозрения. Чего доброго, узнает Аримиум…
— Присядь, — небрежно предложил Ульфиус гостю. — Путь был длинным и утомительным. Отдохни. Давай немного поболтаем.
Конан устроился на ковре, усмехаясь про себя тонкому писклявому голосу вельможи.
— Я позволил тебе идти с караваном, потому что ты позабавил меня, сбив спесь с Аримиума. Этот надутый болван воображает, будто ему нет равных в ратном деле.
— Невелика заслуга, — пожал плечами Конан. — Аримиум дрался вполсилы, потому что не ожидал встретить во мне достойного противника. Он опытный и могучий боец. — «И стоит десятка таких, как ты», — мысленно добавил киммериец.
— Ну-ну, не скромничай. Хоть ты и юн, сразу видно, что побывал не в одной схватке. Сам я редко берусь за оружие, но люблю посмотреть на хорошую драку или послушать рассказы о подвигах.
«Хорошо, если этот боров, заплывший жиром, знает, с какого конца держать меч, — подумал варвар, — Такие предпочитают загребать жар чужими руками. Хотя он, наверное, все же способен перерезать горло спящему или всадить кинжал в спину».
— Не выпьешь ли вина? — продолжал офирец, поглаживая ухоженную бороду. — В этих степях горло так быстро пересыхает от жары и пыли. Да, долгий утомительный путь и никаких развлечений, никаких удовольствий, кроме глотка доброго винца… Плесни себе в кубок. Славное вино, пуантенское. Обошлось мне недешево, но стоит того. Я всегда вожу с собой бочонок. — Ульфиус притворно вздохнул и улыбнулся одними губами. — Что поделаешь, слаб, люблю хорошие напитки.
Конан налил себе вина. В глотке действительно першило. К тому же было бы неучтиво ответить отказом, а он не хотел повздорить с офирцем из-за ерунды и снова брести в одиночестве через бесплодные и опасные земли. Он поднес кубок ко рту, но только слегка пригубил вино: что, если радушный толстяк не пожалел для гостя яда или сонного зелья?
— Что же ты не пьешь? — спросил Ульфиус, осклабясь. — Боишься отравы? Ну ладно, смотри. — Он приподнялся на локте, наполнил второй кубок, отпил из него и причмокнул губами закатив глаза, словно испытал неземное блаженство.
Конан залпом осушил кубок. Толстяк не соврал, вино было отменным, хотя сам киммериец предпочитал терпкое красное.
— Нет, нет, — затараторил толстяк и замахал руками, — этот божественный нектар нельзя пить, как кислую бурду, которую подают в дешевых тавернах. Его надо вкушать маленькими глотками. Хотя ты еще слишком молод, чтобы понимать толк в хорошем вине… Налей еще. И крохотными глоточками…
«Уж не хочет ли он накачать меня вином допьяна? Но зачем? Чтобы потом зарезать, как барана? Или надеется развязать мне язык? Для этого ему пришлось бы влить в меня бочонок», — подумал киммериец и наполнил кубок до краев.
— Пей же и расскажи мне, какая земля рождает таких могучих воинов. Откуда ты?
— Из северных земель.
— Вот как, — удивился офирец. Короткие редкие брови поползли вверх, и на какое-то мгновение между припухшими веками и розовыми щеками показались крохотные круглые глазки. — А я-то думал, что тамошние земли населяют светловолосые или рыжеволосые великаны с белой кожей. У нас, в Офире, их охотно нанимают на военную службу, ибо они свирепы и бьются до последнего.
— Ты говоришь, верно, о вонючих псах, живущих в Асгарде и Ванахейме.
— Вонючих псах… — Толстяк захихикал. — Похоже, ты их не жалуешь.
— Они исконные враги моего народа. Насмотрелся я на эту падаль, пока был в плену в Гиперборее.
— Ну, на немедийца или бритунца ты тоже не похож.
— Я киммериец.
— А-а, вот оно что. Воинственное дикое племя горцев, не так ли?
— Да, мы появляемся на свет, чтобы сражаться. Редкий из нас умирает на соломе.
— Кстати, раз уж мы заговорили о сражениях… Меня заинтересовал твой клинок. Любопытная вещь. Старинная, кажется. Я, видишь ли, люблю собирать старый хлам, особенно из металла. Всякие фигурки, светильники, оружие. Ты позволишь мне взглянуть на меч?
Конану совсем не хотелось хотя бы на миг расставаться с оружием. Его передергивало при одной мысли, что эти короткие, как обрубки, пальцы коснутся его меча. С недавних пор в нем окончательно созрело ощущение, что эта холодная серая сталь — неотделимая часть его самого и он не может избавиться от нее, как не может по своей воле лишиться руки или ноги. К тому же это небезопасно. Но как отказать в такой невинной просьбе? И киммериец нехотя протянул клинок толстяку, решив: если тот задумал недоброе, можно на худой конец проломить ему голову увесистым каменным кувшином или запустить в него курильницей.
