вполне достаточно.
Он привалился к тяжело дышащему Симонову. Гнездо, в котором они сейчас лежали, было мягким и пушистым, не иначе обитатель этой норы был сибаритом и любил домашние удобства.
«Три дня, — загадал Дронов. — Если за три дня рана не начнет срастаться, значит, все плохо. Но плохо быть не должно. Кажется, я все делал правильно. И вовремя я эту дрянь из Пашки вытащил, еще немного — и ничего уже сделать было бы невозможно».
Спать было нельзя. Днем в лауне спать не стоит.
А глаза слипались от усталости. Сейчас, когда напряжение последних часов сошло, Дронов понял, что он безумно устал. Некоторое время он боролся с сонливостью, потом прополз по норе вверх, осторожно вытянул из серебристой пробки, закрывавшей вход, длинную нить и вернулся, держа ее в руке. Привязал липкую и еще живую нить к запястью и лег, положив рядом оба импульсника — свой и Симонова. Теперь можно было закрыть глаза. Натянутая нить обязательно даст знать, если в нору попытается кто-то проникнуть. Оставалось только надеяться, что проснуться он успеет вовремя.
Но Дронову, честно говоря, на это было наплевать. Через несколько минут он уже спал, и выражение блаженства на его измученном небритом лице ясно указывало, как принимает сон измученный организм. Скажи ему, что у норы собрались все хищники джунглей, Дронов бы сейчас только пробормотал: «И хрен с ними!» — а потом перевернулся на другой бок, не открывая глаз, и снова продолжил бы свое увлекательное занятие. Не зря говорят, что сон лечит организм от стрессов.
Дронов увлеченно лечился.
Он даже похрапывал во сне.
Одна рука его лежала на импульснике, другую, к которой была привязана нить, он использовал в качестве сторожевой. Спать в такой позе было крайне неудобно, но Дмитрию Дронову на это было наплевать. Он устал так, что заснул бы и стоя.
Глава семнадцатая
Торопиться днем надо было еще и потому, что к вечеру приходилось останавливаться раньше, чем обычно. Ночевать в лауне под открытым небом очень опасно, и требовалось валить деревья и сооружать временный форпост. Подобная работа отнимала много времени, но от этого деться некуда: хочешь жить — напрягайся.
Разведгруппа состояла из двух цепочек, и каждая из них сама определяла время и очередность своего дежурства. Тут и указаний давать не стоило — каждый следопыт знал, что и когда ему предстоит сделать. Отточенность действий превращала разведгруппу в совершенный механизм. Говорят, когда-то какой-то государственный деятель сказал, что общество должно быть подобно механизму часов — каждый винтик, каждое колесико должно находиться на своем месте и решать задачи, которые перед ними поставлены. Таманцев был с этим полностью согласен. Каждый должен делать свою работу как можно более качественно, каждый должен быть на своем месте: ученый — заниматься исследованиями, хозяйственник — решать вопросы организации быта и снабжения, летчики — бить пакости лауна в воздухе и вести воздушную разведку, а следопыты должны исследовать лаун и при необходимости спасать людей. Как это они делали сейчас. И глупо заставлять человека выполнять то, к чему он абсолютно не приспособлен.
Расстояние, которое за день прошли следопыты, впечатляло. И это, заметьте, с разведкой местности, с привязкой автономных маячков, с боевыми контактами, которых сегодня Андрей насчитал одиннадцать. Он вдруг подумал, что маячки, которые они устанавливают в лауне, конечно же, помогут ориентированию в Районе, но было бы совсем неплохо, если бы у каждого жителя Поселков был такой маячок. Тогда бы поиск затерявшегося в лауне человека сводился бы к простой пеленгации маячка. Запеленговали, послали вертолет, выбросили группу спасателей, забрали человека и вернулись на Базу. Просто и экономично. И освободилась бы масса времени для исследовательской работы. Конечно, в следопытах интересно, и даже очень, но ведь нельзя же всю жизнь пробегать по джунглям. По джунглям можно бегать, пока здоровья хватает. Конечно, физическую форму можно прекрасно поддерживать до пятидесяти лет. Но что потом? И интересно было бы попробовать себя в другой деятельности. Андрей Таманцев даже начал посещать университет, где ученые Района на общественных началах вели занятия. Удивительно интересно было слушать академика Александрова о молекулярно-атомных процессах, профессора Бухломина, Дальберга с его рассуждениями о философской сущности лауна и перспективах развития человечества, интересно, хотя и очень трудно, было вникать в проблемы генетического моделирования и хромосомных расчетов при изменении метаболизма организма. А заниматься этим, наверное, было еще увлекательнее. Но это было еще впереди, Андрей Таманцев не хотел терять ни минуты из отпущенного ему судьбой времени.
Свободные от дежурства следопыты собрались у костра под небольшим навесом. Караульные заняли свои места на Сторожевых башнях. Таманцев вдруг подумал, что в организации охраны ничего не изменилось с первобытно-общинного строя. И не могло ничего измениться. Регламент охраны вырабатывался кровью, за небрежности, допущенные в охране, всегда платили жизнями невиновные из тех, кого караулы охраняли. А потом уже расплачивались караульщики, если к тому времени сами оставались живы.
От костра послышался смех.
Пахло жареным мясом, свежим горячим хлебом и душистой заваркой. Андрей проглотил слюну и почувствовал, что голоден.
— Таманцев! — позвали от костра.
Ночь упала на лаун стремительно. Только что было еще светло, но вот уже ближайшие деревья превратились в тени, едва выступающие из темноты, наступила недолгая тишина, огонек костра стал ярче, выхватывая из темноты усталые лица следопытов, стих ветер, гуляющий в высоте, и стало слышно, как где-то неподалеку страшно и надрывно начал свой крик ночной обитатель небес.
Как водится, заснуть сразу никто не смог. Некоторое время следопыты лежали под скрипучим и кажущимся ненадежным навесом и обсуждали перипетии прошедшего дня. В основном разговор касался боевых контактов с обитателями лауна, это было уже традицией — искать в своих действиях возможные ошибки и анализировать их, чтобы больше никогда не допустить в дальнейшем.
Ночной лаун медленно просыпался.
Среди деревьев слышался треск, лязганье, опасные шорохи, и сам лаун казался огромным лохматым хищником, терпеливо наблюдающим за пришельцами тысячами светящихся глаз.
Таманцев допил душистый сладкий налиток, заваренный из листьев какого-то сахароноса, которого он не знал. Все-таки здорово, что он оказался здесь. Окончив школу, он подался на Север. Не для того, чтобы заработать, хотя и этот вопрос для бывшего детдомовца не был последним. Приехав в таежный поселок, он увидел грязь и разруху, все, что можно было продать из государственного имущества, ставшего в одночасье ничейным, служащие и рабочие леспромхоза уже продали. Те, кто поумнее, вложили деньги в дело, более глупые — пропили их; и все ждали, что будет дальше. В середине девяностых годов прошлого века люди еще не задумывались о будущем, всем казалось, что все так и будет продолжаться, вместо украденных мотопил привезут новые, новыми заменят угробленные и проданные частникам трактора, поэтому все удивлялись, что как раз этого-то и не произошло. Государству было наплевать на своих граждан, граждане гордо плевали на государство. В таких условиях недавний детдомовец был никому не нужен. Трудно было не растеряться. Таманцев немного помыкался, но тут его нашел военкомат, и там бесцеремонно объявили, что пора отдать священный долг своей Родине. Родина бывшему детдомовцу оказалась ничего не должна, но от него требовала многого. На призывной комиссии Таманцева с его ростом и комплекцией, а также неплохой спортивной подготовкой сразу же определили в десант. Служба в армии Таманцеву особенно трудной не показалась, она почти ничем не отличалась от жизни в детдоме, и Андрей уже подумывал подписать контракт, но тут его нашел некто по фамилии Суржиков и предложил работу в Службе безопасности неизвестного района страны. Деньги платили фантастические, и это поначалу насторожило Таманцева, который по своему пусть и маленькому жизненному опыту накрепко усвоил, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Но этот Суржиков умел уговаривать, и Андрей решился. Решился и никогда не пожалел о принятом решении. Здесь ему было хорошо. Здесь он был дома. Деньги в Районе ничего не значили, в них просто не нуждались. Где-то на Материке рос счет Таманцева, но приди время покидать Район, он бы не задумываясь отдал все эти накопления, чтобы остаться. Вокруг были друзья, и принципом, определяющим жизнь следопытов, был принцип прежнего Севера: «Сделай — или умри!» Правда, здесь всегда добавляли, что умереть сможет каждый идиот, ты сделай дело и останься в живых, риск должен быть оправданным. Как, например, сейчас, когда они искали пропавших в лауне вертолетчиков. И никто не считал, что рискуют они напрасно, оставаясь в лауне, никто, не говорил, что жизнь одного человека ничего не значит в сравнении с риском потерять значительно больше. Каждый житель Поселка имел право на максимальную помощь, каждый житель Поселка имел право на жизнь, и это для Таманцева было главным.
Рядом шептались.
Андрей не прислушивался, тем не менее он никак не мог не услышать разговора.
— Нет, Вовка, ты неправ. Утопия не умирает, она не может умереть, она прорастает. Поначалу прорастает идеей, а потом людьми. Если есть ты, если есть твои друзья, которым интереснее жить, а не таскаться по бабам и закусочным, не отравлять себя водкой, а именно жить — полнокровной красивой жизнью, делать открытия, от которых холодеют щеки, путешествовать, рискуя жизнью, но вместе с тем открывая невероятные миры, то это не значит, что вы такие исключительные, есть и другие похожие на вас, только пока еще вы не знаете друг друга.
— Вот и надо, Чтобы было место, где единомышленники могли бы встретиться. А то ведь эти люди живут порознь, они даже не знают, что где-то есть такие же, как и они.
— Сразу все не получится. А вообще ты прав. Я вот недавно Рыбакова читал, питерского фантаста. Знаешь, у китайцев есть одно слово вроде нашего «товарищ», только, представляешь, переводится гораздо красивее — единочаятель. Понимаешь, единочаятель — это больше, чем знакомый, больше, чем просто товарищ, ну, может, немного меньше, чем друг.
— Да я читал, еч[5] Миркин, читал. — Один из невидимых собеседников негромко рассмеялся. — Знаешь, я вот все думаю, почему СССР проиграл? Ну нельзя же все одним предательством и человеческой тупостью объяснить.
— Да дело не в тупости, — с Некоторой досадой отозвался второй. — Скорее всего именно потому, что никто хорошо не представлял, за что они взялись и с чем именно придется столкнуться. Вот и схватились за все сразу, и у них ничего не получилось. Ведь это ежу понятно, веками в человеке воспитывалось чувство собственности и беспокойства о личном благополучии. Надо было добиться того, чтобы общество взяло на себя все эти заботы. Но попытки оказались слишком неумелыми, бюрократия мечту задавила. А ведь главной задачей было совсем другое, следовало с ходу схватиться за воспитание нового отношения к труду, а не выстраивать административные пирамиды и иерархию чинопочитания. Надо было сделать так, чтобы труд на благо общества воспринимался обыденным и безусловным явлением. Воспитать новое отношение к труду попытались административными методами и при этом опору сделали на страх. Попытка оказалась неудачной. Этого стоило ожидать. Негодные средства всегда приводят к неудаче. Отсюда репрессии, отсюда усиление
