добиться присутствия западной прес...
Тут надтреснутый лед, похрустываший под ногами, наконец, провалился.
Ледяная вода стиснула его со всех сторон, обожгла лицо, хлынула под одежду. Если бы не этот парализующий холод, он, возможно, сразу вдохнул бы воду, но дыхание перехватило, и это подарило ему дополнительное время. Пальто, мигом пропитавшееся влагой, потянуло вниз. Сознание заработало с лихорадочной быстротой. Действуя одной рукой, он оборвал пуговицы и выскользнул из пальто, а затем, отчаянно работая рукой и ногами, поплыл вверх.
Через несколько секунд его вытянутая вверх рука ударилась о твердую гладкую поверхность. Его окружала чудовищно холодная плотная тьма, и в этой тьме он не видел, где осталась проделанная им полынья.
Еще почти минуту он пытался плыть под водой, слепо тыкаясь изнутри в ледяной панцирь. Грудь все сильнее и чаще пульсировала в агонии, требуя кислорода. В ушах зазвучал тонкий звон, перед глазами стало темнеть, но он этого не заметил, поскольку и так находился в темноте. Затем мозг не выдержал и позволил рту распахнуться, жадно втягивая в легкие смертоносную воду.
Последняя мысль Гельмана оказалась самой нелепой из возможных: значит, теперь ему не придется вставать ни свет, ни заря, чтобы идти в суд.
Kapitel 43. 14 февраля, четверг, раннее утро. Москва, улица Бутырский Вал, д. 8а, кв. 23.
На этот раз Микки спал.
Ему снился папа. Папа улыбался и говорил, что Микки скоро умрёт. Улыбаясь ещё шире, он пообещал, что умирать ему будет больно, очень больно, так больно, как он и представить себе не может. Микки пытался представить, как же ему будет больно, но не мог, а папа смеялся всё громче, как бы отдаляясь и одновременно оплывая и вырастая, превращаясь в какую-то снежную гору, содрогающуюся от грохота.
Микки в ужасе запищал и проснулся. Что-то белое и мягкое облепляло его, в ушах звенело.
Мальчик с криком рванулся - и упал на пол.
На холодной полу, злой и растерянный, он попытался сообразить, что с ним случилось. Потом вспомнил - спать он лёг к маме под одеяло. Он это делал в тех случаях, когда не мог помучить её другим способом. Там он лез маме в ноги и тыкался лицом в ляжки, стараясь пробраться повыше. Мама этого почему- то очень боялась. В одном разговоре с отцом, который Микки подслушал, мама сказала - 'он уже интересуется моим телом'.
Микки не интересовало тело мамы Фри - в том смысле, который она подразумевала. Ему нравилось, что она боится. Наверное, думал он, у неё там очень нежная кожа. Микки всегда хотелось каким-нибудь способом сделать ей больно именно в этих местах - там, где у мамы белые толстые ноги. Или грудь. Мама всегда её прятала. Однажды он попробовал было её потрогать, но тут мама ударила его по руке, сильно, и лицо у неё стало такое, что мальчишка понял - на этот раз он перешёл границу и лучше не продолжать.
Приходилось пробавляться обычными мелкими пакостями. Увы, с тех пор, как они поселились у Берты Соломоновны, из миккиного арсенала выпали такие замечательные приёмчики, как, например, пописать в постель. Писать в старухину постель было страшно.
Микки понялся с пола, пытаясь понять, хочется ли ему спать. Сна не было ни в одном глазу.
Мальчик подошёл к стене, нашаривая выключатель. Это заняло у него минуты три - пока он не вспомнил, что в бабкиной квартире свет зажигается не от клавиши в стене, а если дёрнуть за свисающий сверху шнурок. Однажды он попытался оборвать такой шнурок, но Берта Соломоновна это заметила и зашипела, как кошка. Микки напугался и больше так не делал.
Наконец, шнурок нашёлся, мальчик дёрнул за него, и в потолке загорелась лампочка. Мама спала, обнимая подушку, некрасиво растрёпанные волосы закрывали лицо. Судя по всему, ей тоже снилось что-то плохое.
Как выяснилось через несколько минут, старуха тоже спала. Во всяком случае, у неё в комнате было темно и слышался сиплый свист - Берта Соломоновна подхрапывала. Беспокоить её Микки не решился.
Потом он сходил в туалет, проведя там минут десять. В туалете не было ничего интересного, кроме лежащей на унитазном бачке книжки на русском языке. Мальчик от скуки попытался найти в ней какие-нибудь картинки, но там их не было.
Через полчаса, умаявшись от бессонницы и безделья, Микки придумал новый способ наказания мамы. Он решил где-нибудь спрятаться - чтобы Фри долго его искала и не нашла. Наверное, она впадёт в дикую панику, раскричится, а то и расплачется. А может, подумал мальчик с надеждой, она позвонит тому мужчине, он приедет, и тогда всё станет хорошо. Ну если не хорошо, - что такое 'хорошо', Микки не понимал, - но хотя бы не так страшно.
Осталось найти подходящее место - такое, чтобы там можно было спрятаться надёжно.
В старухину спальню он лезть побоялся. В обеденной комнате никакого подходящего укрытия не обнаружилось - разве что забраться в сервант, но он был забит хрусталём.
В коридорчике тоже не нашлось ничего подходящего. Правда, Микки опрокинул табуретку с телефоном. Жестяная труба с грохотом покатилась по полу, так что Микки замер и сжался - он решил, что старуха проснётся, выйдет и поймает его. Потом вспомнил, что Берта Соломоновна ничего не слышит, а маму можно не бояться, и несколько приободрился.
Дальше он действовал решительнее - ходил по комнатам, включал свет, осматривал щели и закутки. Но даже в чулане, набитом разнообразной рухлядью, он не обнаружил ничего примечательного, кроме какой-то непонятной коробки с разноцветными проводками. Трогать непонятное он побоялся.
Оставалась кухня. Микки на ней бывал много раз, и прятаться там было вроде как негде. Но на всякий случай он решил пошерудить и там.
Кухня в квартире Берты Соломоновны была местом малопосещаемым. Сама Берта Соломоновна ела очень мало - Микки вообще не помнил, чтобы она готовила себе еду. К плите она становилась, только чтобы вскипятить чайник или сделать кофе. Кофе она делала хороший - во всяком случае, от него хорошо пахло. Но это было и всё. При этом посторонних на своей кухне старуха не терпела: в первый же день она запретила гостям даже появляться на кухне и уж тем более что-нибудь там трогать. Так что фрау Галле с сыном ходили есть в близлежащие ресторанчики - благо их было достаточно.
Но и в этом запретном месте Микки не нашёл ни единого укромного уголка. Всё пространство занимала плита, мойка и шкафы, заполненные какими-то кастрюлями. Он попробовал было забраться в духовку, но она оказалась маловата даже для его тщедушного тельца. К тому же ему вспомнилась страшная сказка, которую рассказывала мама - про Хензеля и Гретель, где ребёночка сажали в печь.
Совсем загрустив, Микки поплёлся в угол, где стояла огромная газовая колонка, наполовину утопленная в стенной нише. Колонка была насажена на трубу, уходящую в потолок.Нагревательный агрегат был установлен в квартире, видимо, ещё в довоенную пору.
Мальчик не помнил, чтобы старуха когда-нибудь раскочегаривала это устройство. Вроде бы мама спрашивала Берту Соломоновну, как греется вода, и та говорила что-то о котле на чердаке, и ещё почему-то поминала непонятное слово 'кондоминиум'. Микки попытался вспомнить, что оно обозначает, но быстро бросил эти попытки - это было что-то очень сложное, из взрослой жизни.
От нечего делать он заглянул внутрь. Прикипевшая крышка отошла с мучительным скрипом. Внутри была газовая горелка на три щели, покрытая ржавью. Чувствовалось, что колонку не приводили в действие уже много лет.
Мальчик постучал по колонке. Жесть отозвалась гулкой, безнадёжной пустотой.
Микки собрался было идти назад в спальню - ложиться в постель и пытаться хоть как-нибудь заснуть (тут он с тоской вспомнил про старухин снотворный отвар: он, пожалуй, был бы очень к месту). Но в постель очень уж не хотелось.
Он закрыл крышку и сел на пол, пытаясь хоть что-нибудь придумать.
Пол был покрыт мелкой плиткой и был холодным, это чувствовалось даже сквозь тёплую пижаму. Вообще в этой стране было очень холодно и неуютно. И страшно. Это чувство в последние дни его не оставляло.
После разговора со старухой позапрошлой ночью мальчик окончательно осознал, что они с мамой попали в какую-то очень неприятную ситуацию, выхода из которой не видно. То есть выход был - вернуться домой. Но мама Фри не собиралась возвращаться. Она продолжала жить в квартире Берты, целыми днями сидела на кровати и читала какие-то книжки, иногда куда-то уходила, а когда возвращалась, от неё скверно пахло и она быстро ложилась спать. Однажды она принесла домой большую тёмную бутылку и пошла с ней к старой Берте. Старуха выругала её, но достала из серванта пузатые хрустальные бокалы, и они с мамой пили из них что-то тёмное - наверное, вино. Потом мама сидела на кровати, уставившись в стену невидящими глазами, и плакала.
Микки подумал, что он мог бы сбежать из дома. Сбежал же от матери мальчик Лен. Правда, он оказался в ЦВИНПе. Хотя - вдруг поймал себя Микки на неожиданной мысли - в ЦВИНПе было очень мерзко, но зато там были толстые стены, охрана и дисциплина. И бояться там можно было только мальчишек, дежурных, да ещё фрау Офен, которая может отправить в карцер. Зато в карцере толстые стены и его охраняют.
Мальчик сам не понимал, чего именно он так боится. Он просто чувствовал, что времени становится всё меньше, его почти не осталось. Что-то произойдёт, и очень скоро. Что-то очень, очень, очень плохое.
Ему стало так страшно, что он упал на пол и прижался к нему всем телом, закрыв голову руками.
Внезапно он заметил под днищем колонки едва заметное поблёскивание. Там что-то лежало, какая-то маленькая блестящая вещица - скорее всего, закатившаяся монетка. Мальчик захотел её достать. Он просунул ручку под днище и попытался выгрести вещицу. Но монетка лежала неудобно, и маленькая ручка никак не могла дотянуться до блестящего кругляша. Тогда он улёгся поудобнее, засунув под колонку не только руку, но и плечо, и принялся шарить. Один раз ему показалось, что он касается кругляшки, но монетка выскользнула из неловких пальчиков.
Микки запищал от злости - у него опять ничего не получалось! Он ещё сильнее втиснул руку в щель и принялся обшаривать пол.
Внезапно он почувствовал, что в одном месте плитка упруго подаётся. Мальчик нажал сильнее, и тут над головой послышался тихий скрежет. Испуганный Микки отпрыгнул от колонки - ровно чтобы успеть увидеть, как жестяная бочка повернулась вокруг трубы.
Оказалось, что задней части у бочки нет. Более того, ниша была не глухой - в ней был какой-то тёмный провал. Мальчик чуть не закричал: ему показалось, что оттуда кто-то лезет.
Но никого не было. Просто на том месте, где колонка закрывала стену, обнаружилась высокая вертикальная щель, в которую можно было протиснуться.
Минуты через три Микки осмелел и сунул нос в эту щель, в каждый момент ожидая какого-нибудь подвоха. Но там было просто темно.
Микки немножко посидел на полу, приходя в себя. Потом подумал, что, пожалуй, Берта Соломоновна будет недовольна тем, что он сделал. Это надо как-то исправить.
