Власов попытался открыть очередной платтендат и досадливо чертыхнулся сквозь зубы: в данных был какой-то сбой, и дат не открылся.
Следующий дат содержал страницу триста восемьдесят девять.
'Дверь распахнулась настежь, и оттуда высунулся человек в чёрном комбинезоне и противогазе. Первое, что он сделал - протянул мне такой же противогаз. Он предложил мне также накидку, но я её отверг.
Пользуясь случаем, разоблачу ещё одну легенду - о людях в 'чёрных эсэсовских формах'. Именно цвет одежд убийц в дальнейшем стал поводом для тщательно распускаемых слухов, а также и для вполне реальных репрессий против СС. На самом деле это были обыкновенные прорезиненные армейские комбинезоны с накидками, используемые для защиты от ядовитых веществ. Как я слышал краем уха, вся партия была изъята с какого-то старого военного склада лично Канарисом.
Я до сих пор не знаю, какое именно средство они применили. Во всяком случае, это был не зарин, зоман или иприт, а что-то относительно новое - по крайней мере для того времени. Похоже, это действовало очень быстро и смертельно.
Потом, когда всё кончилось, мне пришлось - не из любопытства, а по необходимости - побывать в помещениях охраны на нижних ярусах. Война приучила меня к хладнокровию, но зрелище, открывшееся мне, меня всё же смутило. Там лежали буквально кучи трупов, вповалку друг на друге - все с посиневшими лицами и сухой красной пеной на губах. Кажется, никто не успел взяться за оружие. Иные, похоже, не успели даже проснуться. В одном месте проход загораживал труп тучного мужчины с недоеденным бутербродом во рту. Этот бутерброд почему-то запомнилось мне особенно отчётливо.
Но не будем упускать из виду хронологическую последовательность событий. Итак, я вошёл, торопливо надевая резиновую маску через голову...'
На следующей странице верхние абзацы были снова замазаны. Пришлось читать с середины.
'...ими командовал невысокий энергичный человечек - не помню его имени и звания. Кажется, он потом погиб во время перестрелки наверху.
Когда я поднялся по лестнице, я увидел, как по белому мрамору стекает кровь. Я никогда не видел столько крови. Ковровая дорожка разбухла, под ногами хлюпало. Наверху лежал труп. Это был явно штатский - во всяком случае, об этом свидетельствовали очки и серый пиджак, тоже намокший от крови.
'Эдельвайсы' убивали всех, кто оказался на их пути. Возможно, это было единственным выходом - посеять панику, ужас, устроить настоящую бойню, чтобы добраться до нескольких хорошо охраняемых персон.
Итак, я поднялся вверх по лестнице. В моей руке был пистолет, и я не замедлил бы пустить его в ход, попадись мне кто-нибудь на пути. Но никого не было, только из коридора доносились чьи-то невнятные стоны и проклятия. Не знаю, что на меня нашло, но я свернул в коридор. Признаться, я готов был пристрелить раненого - настолько меня разозлила его брань. Умирать со столь грязными словами на устах было недостойно сколько-нибудь образованного человека.
В коридоре было темно: половина лампочек не горело, а остальные едва светили. Возможно, случайная пуля повредила проводку. Посреди коридора лежал на боку грузный человек с серым лицом. Он был одет в штатское. Его лицо сквозь стёкла противогаза показалось мне смутно знакомым, но не более того.
Увидев меня, он попытался было пошевелиться, но тут же бессильно уронил руку. Я приблизился, держа оружие наготове.
Человек с огромным усилием поднял голову и попытался меня рассмотреть.
- Я ваш друг, - сказал я, не спуская с него глаз. - Что здесь происходит?
- Измена, измена... - человек на полу снова крепко выругался, потом взял себя в руки и постарался говорить отчётливо. - Убивают всех. Где фюрер?
- Не знаю, - честно ответил я.
- Переворот... - простонал человек на полу, но снова сосредоточился. - У меня большая потеря крови. Выбейте дверь в любой кабинет, затащите меня туда и окажите первую помощь. Если вы к тому же найдёте работающий телефон, получите Железный Крест с мечами.
Он сказал это так уверенно, несмотря на слабость, что я сорвал противогаз - судя по тому, что раненый был ещё жив, газа здесь не было - и присмотрелся к нему повнимательнее. Мои усилия были вознаграждены: я его узнал. Это был не кто иной, как доктор Ханс Ламмерс, начальник райхсканцелярии и советник Хитлера по юридическим вопросам. Он не входил в число лиц, которых мы наметили к уничтожению в первую очередь - первоначально мы намеревались лишь арестовать его. Но все наши первоначальные планы уже рухнули, а та кровь, что уже была пролита людьми Дитля, могла быть смыта только ещё большей кровью. К тому же Ламмерс был опасным противником и фанатично преданным Хитлеру человеком. Нужно было принимать какое-то решение, и я его принял'.
На этом страница кончалась.
Осталось всего несколько платтендатов. Фридрих открыл очередной. Номера страницы почему-то не было. Почерк стал совсем неровным.
'...усыпано гильзами. Стены были покрыты выбоинами и пулевыми отверстиями. Вдоль коридора лежало несколько чёрных и серых островков - трупы 'эдельвайсов' и охранников. Охрана фюрера сражалась до последнего и многих забрала с собой - не знаю, в ад или в Вальхаллу.
Потом открылась левая дверь и оттуда вышел человек в стандартном чёрном комбинезоне и в противогазной маске. На нём также были чёрные перчатки, блестевшие толстой резиной. Высокий, подтянутый, он шёл по коридору уверенной походкой, несмотря на тяжёлый груз - мертвеца, которого он волочил за собой по полу, крепко взяв за воротник, как за ручку.
Присмотревшись, я испытал нечто вроде мистического ужаса. Это было тело Адольфа Хитлера - человека, который ещё несколько минут назад был единоличным правителем самого могущественного в мире государства, повелителем миллионов дойчей, владыкой их тел и душ. Как во сне, я, остановившись, смотрел на неподвижное лицо Хитлера, слипшуюся от пота прядь волос, полуоткрытый рот, из которого текла кровь. Он не был отравлен: его пристрелили, как животное в норе.
Человек в чёрном тащил его так уверенно, как если бы труп был его собственностью - словно лисица или хорёк, несущий к себе в нору добычу. В этом зрелище было что-то отвратительное и одновременно завораживающее.
Внезапно мой ужас перешёл в какой-то странный восторг. Я осознал, что время произнесло свой приговор и мы, дойчи, теперь - к добру или к худу - ступили на новую историческую землю. Повинуясь импульсу, исходящему из глубины души, я встал по стойке, вытянулся и выбросил вперёд правую руку в общеизвестном жесте.
Человек в чёрном внимательно посмотрел на меня. Я не видел его рта, но мне показалось, что он улыбается. Он тоже сделал жест, слегка помахав мне поднятой рукой со сжатыми пальцами.
Через много лет я увидел абсолютно тот же самый жест у некоего знаменитого (не могу назвать его великим) политика, выступавшего с трибуны ООН, в момент его наивысшего торжества.
Я не могу поклясться, что это был один и тот же человек. Но даже если это он - это будет то деяние, которое я никогда не поставлю в вину ему одному, пусть даже он сделал это лично, своими руками. Мы все виновны, и я не хочу отрицать собственную ответственность. Тем не менее, я не могу отрицать и того, что...'
Фридрих усмехнулся, подумав о том, как мог бы снять подобную сцену хороший холливудский режиссёр.
Следущий дат содержал сразу несколько страниц, начиная с номера 403. Они были написаны аккуратнее.
'Проблемой оставался Гёринг. К сожалению, у него - помимо вполне понятной осведомлённости о заговоре - на руках было грозное оружие: указ Хитлера от 29 июня, в котором Гёринг объявлялся преемником фюрера в случае неспособности последнего руководить страной. Несмотря на чрезвычайные полномочия, которые успела присвоить себе Комиссия и вытекающую из них возможность тянуть время, это был, как говорят англичане, упрямый факт. Кроме того, Гёринг знал о наших возможностях практически всё. С другой стороны, триумвиры были готовы любой ценой закончить то, что начали. Если бы не было другого выхода, они не остановились бы не перед чем.
Я не осведомлён о подробностях переговоров с Гёрингом, в которые пришлось вступить Гудериану и Канарису. В конце концов они сошлись на том, что Гёрингу гарантируется неприкосновенность, он также сохраняет за собой пост министра авиации, хотя реальное управление переходит в другие руки.
Мне же была предложена должность его личного адъютанта. Формально для офицера в звании хауптмана и должности командира эскадрильи это был большой карьерный взлет. Фактически же мне предложили стать одновременно шпионом и надзирателем триумвирата при человеке, превращающемся в ничего не решающую куклу. Подобная роль была категорически несовместима с моими представлениями как о дворянской, так и об офицерской чести, не говоря уже о том, что она лишала меня возможности вернуться к летной работе...'
При всем своем разочаровании в былом кумире Фридрих знал, что, говоря о своем стремлении обратно на фронт, князь не лукавил. Незадолго до этого командиру Виттгенштайна стоило большого труда уговорить его взять отпуск и уехать в Растенбург, чтобы получить награду из рук фюрера (тоже, очевидно, 'со смешанными чувствами'). Князь опасался, что за время его отсутствия двое других прославленных пилотов, Лент и Штрайб, могут перегнать его по числу сбитых самолетов. Впрочем, очевидно, Виттгенштайн вполне согласился бы и на штабную должность - и даже рассчитывал на таковую, принимая участие в заговоре - но только не при Гёринге, где отныне уж точно нельзя было стяжать никакой славы, а при ком-то, реально определяющем судьбы Райха. И именно отсутствие соответствующего предложения и стало корнем его дальнейших обид...
'Прежде чем рассказывать о дальнейшем, отмечу ещё одно условие, который поставил этот человек триумвирату: никто из триумвиров не должен был сосредоточивать в своих руках единоличную власть. Ему позволили ощутить, что он отстоял это требование в трудной борьбе (уступив в некоторых других пунктах), хотя на самом деле оно соответствовало изначальным договоренностям триумвиров, сошедшихся на том, что им удобнее и проще будет поставить на это место фигуру второго плана.
В этой ситуации Дитль также повёл себя умно, точнее сказать - хитро. Вовремя сообразив, что, скорее всего, все сойдутся на той персоне, которая появится последней, он совершил красивый ход - покинул Берлин, вернувшись в свои снега. Это был уже второй перелёт, который он совершал, но не в Берлин, а из него.
Пятого сентября, наконец, было сделано официальное сообщение о гибели фюрера и ещё полутора десятка человек из числа первых лиц государства. Особняком прошло сообщение о смерти Гёббельса. О полном списке жертв Сентябрьских убийств спорят и сейчас. Могу лишь сказать, что это должен быть очень длинный список.
Пятого же числа Дитль совершил тот самый знаменитый...' - страница закончилась.
Следующей была не 404-я, а 406-я страница.
'...предпочту отправиться обратно на фронт, где смогу принести больше реальной пользы Райху и народу Германии, нежели служа ниткой для марионетки.
