Великое княжество Литовское и Русское все же захватило Полоцкую землю. Но ехал с посольством все тот же Юрий Онциферович, уже самостоятельно: видимо, его таланты дипломата получили полное признание.
В 1384 году Новгород посылает Юрия Онциферовича на Лугу, строить новую крепость Ямы. В 1707 году Петр онемечил название города, переименовал крепость в Ямбург. В 1922 году город получил название Кингисепп — в честь верного сына революции, эстонского члена РКП (б), казненного в независимой Эстонии за измену своему государству — в 1922 году.
В 1393 году Юрий Онциферович во главе рати новгородских добровольцев участвует в войне с Москвой.
В 1401 году он участник посольства в Москву и Тверь.
В 1409 году новгородцы избирают Юрия Онциферовича главой государства — посадником. На этой должности он пробыл до своей смерти в 1417 году. Одновременно оставался и полководцем, и дипломатом. В 1411 году водил новгородские полки под Выборг, против Литвы, в 1414 году ездил в Литву заключать мир с Великим князем Витовтом.
Юрий Онциферович построил в Новгороде несколько каменных церквей. Сохранилась рукописная богослужебная книга 1400 года, принадлежавшая когда-то церкви Козьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице Древнего Новгорода. В книге этой есть надпись, что книга подарена церкви боярами Козмодемьянской улицы, и первым среди них назван Юрий Онциферович.
Теперь, получается, найдена и усадьба этого богатого и знаменитого человека. Это ему жаловались крестьяне на ключника…
Грамота интересна тем, что мы получили еще одно основание для датировок, — ведь время жизни Юрия Онциферовича очень хорошо известно по историческим источникам.
Но еще важнее то, что грамота как бы соединила два мира, два способа исследования — изучение письменных источников и археологическое изучение Новгорода.
Важно и то, что стало очевидно — самые большие, самые богатые усадьбы принадлежат именно боярам, а не купцам.
Ведь род новгородских бояр Мишиничей — это один из самых знаменитых боярских родов Древнего Новгорода. Он известен с начала XIV века, и представители его занимали высокие должности. Род этот настолько знаменит, что летопись упоминает о каждом из его представителей на протяжение более ста лет. Из поколения в поколение Мишиничи избирались в посадники — то есть стояли во главе Новгородской республики.
Уже прапрадед Юрия Онциферовича, Юрий Мишинич, стал посадником — в конце XIII века. После его гибели под Торжком в 1316 году (от рук москалей) посадником стал его сын Варфоломей. Варфоломей умер в 1340 году, а его сын Лука попросту не успел занять поста посадника — он погиб на Двине всего через два года после смерти отца.
Но сын Луки, Онцифер Лукинич (внук Варфоломея Юрьевича и правнук Юрия Мишинича) стал не просто посадником, а выдающимся деятелем своего государства. Это Онцифер Лукинич провел реформы 1354 года, укрепил республиканский строй в Новгороде.
Сыном этого знаменитого и могущественного человека и был Юрий Онциферович, которому писали крестьяне, просили унять распоясавшегося ключника.
Потомки Юрия Онциферовича уже менее знамениты; похоже, род Мишиничей после него уже не проявлял прежних талантов. Известны дети Юрия Онциферовича: дочь Настасия и сын Михаил, который ездил по дипломатическим поручениям и строил церкви, но посадником не стал.
Упоминаются и потомки Михаила, дети и внуки. Но они не занимают важных должностей и мало интересуют летописца. В последние годы новгородской независимости род окончательно сходит на нет.
После грамоты № 94 нашли еще шесть писем, адресованных Юрию Онциферовичу, и восемь — адресованных его сыну, Михаилу Юрьевичу. Нашли даже письма, написанные сыновьями Михаила и его женой: Андреяном Михайловичем и Никитой Михайловичем, их матерью Настасьей. В летописях эти люди никогда не упоминались — видимо, не играли никакой роли в управлении государством.
Берестяные грамоты вообще очень расширили наши представления о роде Мишиничей. В летописи много раз упоминается некий боярин Максим Онциферович — но кто знает, брат ли он знаменитого Юрия: ведь одно отчество может быть и у совершенно посторонних людей.
На Неревском раскопе найдено несколько грамот, и полученных, и написанных Максимом… Уже основание для того, чтобы связать Юрия и Максима Онциферовичей. А тут еще грамотка, в которой Максим просит Юрия поклониться их общему отцу… Все ясно: бояре Юрий и Максим — действительно родные братья. До находок берестяных грамот это вовсе не было очевидно.
Но самое интересное и важное — раскопки более ранних слоев той же боярской усадьбы…
В науке очень ценится возможность предсказать какие-то открытия — ведь тогда становится очевидным: мы и правда понимаем логику происходящего, а не просто описываем находки или пересказываем летописи современным русским языком.
Раз нашли грамоту, посланную Юрия Онциферовичу, логично предположить — в ниже расположенных слоях раскопают усадьбы его предков, живших ранее Мишиничей. Вот здорово было бы найти такие грамоты!
Так вот — берестяные грамоты, адресованные Мишиничам, были найдены!
Известно письмо, написанное Варфоломеем, одно — Лукой, шесть писем, посланных Онцифером, и два — им собственноручно написанных.
Сбылись самые смелые ожидания ученых, принадлежность усадьбы Минишичам полностью подтвердилась.
Позже, уже в 1990-е годы, на исследованных в последнее время участках Троицкого раскопа, были выявлены усадьбы, принадлежавшие во второй половине XII — начале XIII века посаднику Мирошке, его предкам и сыну.
Здесь тоже летописные данные удачно сочетаются с данными дендрохронологии и с обнаружением в соответствующих слоях берестяными грамотами: с автографами самого Мирошки, многих других деятелей XII века, известных по летописным сообщениям.
Если грамотность была массовой, чуть ли не поголовной, то как и кто учил грамоте детей?
Дело в том, что школ в Новгороде было много и завели их очень, очень рано. Уже в летописи под 1030 годом сообщается, что Ярослав Мудрый, придя в Новгород, собрал «от старост и от поповых детей 300 учити книгам». Триста детей — это много даже по масштабам тогдашнего многолюдного Новгорода.
В житиях некоторых новгородских святых, написанных еще в средние века, рассказывается, среди прочего — они учились в школе. Сообщается об этом как о чем-то совершенно обычном, вовсе не как об исключительном явлении. И на знаменитом Стоглавом соборе 1551 года сказано, что «…прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новгороде по иным градам».
Как видно, довольно значительный процент новгородцев ходил в школу. Наверное, нанимали и учителей для обучения грамоте на дому, и ученые церковники брали учеников.
Косвенным подтверждением распространения книжного учения служат надписи — граффити, процарапанные на каменных стенах Софийского собора, церквей Спаса Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне… Почти всех известных церквей. В алтаре церквей Спаса Нередицы и Николы на Липне (а ведь в алтарной части могли находиться только священники) для памяти на стенах прочерчены дни, в которые нужно было поминать в молитвах разных умерших новгородцев. Но большинство граффити сделано там, где молились рядовые прихожане.
Скучали эти люди во время службы? Не могли отвлечься от навязчивых мыслей? Некоторые надписи вполне даже благочестивы: «Господи, помоги рабу твоему». Но вот есть и надпись — «на Лукин день взяла проскурница пшеницю» (кстати, писала-то — вернее, процарапывала надпись — женщина… к вопросу о женской грамотности). Нельзя сказать, чтобы надпись так уж в духе Божественной Литургии и свидетельствовала о молитвенном состоянии пишущей.
Но главное для нашей темы — многие граффити сделаны на таком уровне от пола, что сразу видно — процарапывали их дети. Тут и рисунки, и отдельные буквы алфавита, и большие фрагменты азбуки. Видимо, маленькие новгородцы и впрямь слушали службу не очень внимательно. Трудно было малышу вникать во все действия и слова священника, вот он и совмещал необходимое с приятным — прорисовывал на стенах и на колоннах церкви то, чему учился.
До открытия берестяных грамот считалось, что граффити делались гвоздями, ножами или шильями. Но, во- первых, процарапывать граффити острым бронзовым писалом даже удобнее — оно же для этого и предназначено. А во-вторых, ну кто же позволит маленьким детям лет десяти и даже семи разгуливать с ножами и шильями?! И не позволят, и железа у людей того времени было не так много, как у нас; грубо говоря, гвозди не валялись на земле, бери — не хочу.
Есть тут и еще одно, как мне кажется, очень важное соображение… В XIX–XX веках, особенно при советской власти, очень постарались представить средневековую школу царством почти беспрерывной порки, всяческого истязания и унижения детей. Спору нет — детей в XI–XV веках наказывали гораздо чаще, чем в наши дни, и несравненно более жестоко. Скажем, за рисование и писание букв на стенах церкви ребенка и правда могли выпороть до крови.
Но никакими наказаниями невозможно привить ребенку вкус к учению, удовольствие учиться. А ведь и на стенках церквей дети писали буквы, фрагменты азбуки. Видимо, любили это занятие? Им, получается, нравилось писать буквы? То есть им нравилось учиться? Уже этих наблюдений достаточно, чтобы поставить под сомнение гнусную сущность средневековой школы… По крайней мере, всякой школы и всякого учителя.
Но для этого у нас есть еще более важные обстоятельства…
О берестяных «тетрадках» мальчика Онфима писали много, даже слишком много. Вернее — писали об одном конкретном листе бересты: о берестяной грамоте, почти вся поверхность которой занята эдаким героизированным автопортретом, тем самым, что воспроизводится чуть ли не во всех книгах по истории Древней Руси.
Благодаря этому рисунку неведомый и никак иначе не прославленный в веках Онфим угодил даже в школьные учебники — но интереснее всего вовсе не это. Ведь даже и на этой самой знаменитой грамоте, возле изображения всадника, Онфим продолжил изучение букв, написав на свободном клочке бересты «абвгдежзиiк» — то есть тогдашнюю азбуку.
А началось все 13–14 июля 1956 года, когда археологи нашли сразу 17 берестяных свитков. Шестнадцать из них — на площади в 10 квадратных метров. Охапка берестяных листов была брошена на землю между 1224 и 1238 годами.
В одном случае речь даже не листе, строго говоря… Небольшое лукошко прохудилось, и его отдали ребенку для учения. На овальном донышке лукошка, на перекрещивающихся широких полосах бересты, на первой полосе старательно выписана вся азбука, потом склады:
Такое «слоговое учение» было типично вплоть до начала XX века — ведь все буквы выучивались по их названиям: «аз», «буки», «веди», «глаголь»… и так далее.
Даже если ребенок уже твердо выучил, что буква «аз» читается как «а», а «буки» как «б», ему очень трудно было понять, как из их сочетания
