Она оборачивается. Меховая опушка капюшона облегает круглое лицо, отчего она кажется похожей на блондинистую эскимоску. Увидев меня, она улыбается, и её серо-зелёные глаза суживаются в щёлки. Накрашена она гораздо ярче, чем принято для похода на службу, откуда она, как я понимаю, возвращается. Подумав, я понимаю, что ни разу не видел её без макияжа.
— Привет, Сигбьёрн. Ты откуда?
— Да вот сидел в кафе и увидел, что ты идёшь мимо.
— А-а, — и добавляет по норвежскому обычаю: — Спасибо за последнюю встречу.
При этих словах она издаёт короткий смешок, а потом поднимает на меня вопросительный, чуть не изучающий взгляд.
— И тебе спасибо, — отвечаю я, собираясь с силами для дебюта. — Ты домой?
— А разве не видно? — спрашивает она, вытягивая вперёд пакет, наверно, с сегодняшним ужином.
— Может, попьёшь кофейку со мной? — спрашиваю я, указывая в сторону кафе, где хозяйка давно хватилась и меня, и моих денег.
— Даже не знаю, — отвечает Сильвия. — Ладно, это можно.
В воздухе повисает вопрос.
— Отлично, — отвечаю я. И предупредительно распахиваю перед ней дверь.
Мы находим столик, Сильвия снимает с себя пальто и толстый шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи. Она отвергает предложение о торте, лишая меня удовольствия посмотреть, как она будет начинять себя приторно-жирным, как здесь говорят, «небезгрешным искушением» с шапкой сливок из баллончика, но соглашается на кофе с молоком. И первым делом кладёт в него три полные ложки коричневого сахара. Я пью уже четвёртую чашку крепкого кофе, и чувствую, что кофеин кружит голову. Или это её присутствие?
Диск снова заедает. Теперь, когда сюда пришли мы с Сильвией, такая досадная оплошность меня злит. У нас ведь свидание? Да, я бы сказал так.
— Сегодня профукала бассейн реки, — рассказывает Сильвия.
— Целый бассейн? — хмыкаю я. — И не можешь вспомнить, куда его задевала?
— Помнить-то я помню, не в том дело. Тем более я там не была и своими глазами его не видела. Но наш отдел на пару с тамошними зелёными проиграл процесс о неприкосновенности бассейна реки, на которой хотят ставить плотину. Мы пытались оспорить возможность строительства.
— Без электричества не обойдёшься, — замечаю я.
— Но у нас полно электричества! Если только реки не пересохнут, а люди станут тратить энергию с умом, то её у нас выше крыши. Беда в том, что это деньги; местные энергокомпании делают на этом огромные башли, в том числе на экспорте. Ситуация сейчас даже хуже, чем когда всё было в руках государства. Местные власти только подсчитывают эре да кроны. А у нас, у министерства, никаких рычагов нет, — говорит она.
— Обычный неудачный рабочий день? — предполагаю я.
— Самый обычный средней паршивости неудачный рабочий день.
Пока она роется в бездонной сумке в поисках сигарет, я мучаюсь над темой для продолжения разговора — признаюсь, я не большой дока в природоохранной политике, водосборах и плотинах, но тут кстати замечаю у неё в сумке книжку.
— Что читаешь? — спрашиваю я.
— Ничего интересного, — отрезает она и с решительным видом застёгивает сумку.
— Давай меня испытаем, — говорю я.
— Ладно. Это Марианна Фредриксон. Слышал про такую?
— Никогда, — признаюсь я. — Она шведка?
— Шведка. Один из самых читаемых писателей Скандинавии. Наверно, самая читаемая. Её перевели на пятьдесят с чем-то языков.
— То есть она обошла даже Юстейна Гордера? — спрашиваю я. Вообще-то Гордера я тоже не читал, но книга его у меня есть, про Софию и философию.
— Может статься, что и обошла. К тому же у неё книг гораздо больше. Но она из тех писателей, которые в расчёты не принимаются, если ты меня понимаешь.
Я качаю головой.
— Это не «настоящая» литература. Знаешь, есть «хорошая литература», которую читают критики и назначают ей потом премии. А это просто книги, но мне они нравятся. Сейчас я читаю про Иисуса.
— Это вроде истории религии?
— Да нет, роман. Марианна Фредриксон использует гностические евангелия — ну те, которые выкинули, когда делали из Библии канон, — чтобы выяснить, что за человек был Иисус. Понятно, что там куча предположений и придумок, но читается классно.
В апокрифах я тоже не силён.
— Ну так и что она пишет: ходил Иисус по воде или нет?
— Скорей всего, нет. Чудеса и всё такое сверхъестественное приписали позже, чтобы добавить Христу божественности. Как пишет Фредриксон, он был совершенно обычным человеком — да, религиозный лидер, да, с харизмой, но человек как все, и жизнь прожил обычную. В сексуальном плане тоже, — добавляет она с хохотом.
— А жил он с Марией Магдалиной?
— В том числе.
— И нам важно это знать?
— Важно. Потому что тот Иисус, о котором рассказывают в школе, выдуман Церковью. Ей нужна была сверхъестественная, неземная фигура мессии, чтобы сделать из христианства обычное патриархальное вероучение.
— А сначала христианство было другим?
— Да, оно было гораздо более радикальным.
— Утверждает Марианна Фредриксон?
— Нет, свидетельствуют гностические евангелия. Их нашли в Египте не так давно.
Она увлекается и незаметно углубляется в дебри истории религии, желая показать, как вера и мифология были переосмыслены несколько тысяч лет тому назад, как великие религии матриархата не устояли перед агрессивностью патриархальных представлений о боге и какие неисчислимые страдания принесло это людям. Похоже, для Сильвии история религии — очередное доказательство бытия мужского шовинизма.
Я киваю. И надеюсь, что произвожу впечатление человека, умеющего слушать не перебивая, раз я ничего не говорю. Но мне на самом деле интересно то, о чём она рассуждает. Я давно понял, что истинными носителями всей мистики должны быть женщины. Допустите же их наконец к делёжке пирога!
— Ты веруешь? — вдруг спрашивает она в лоб. — Бывают у тебя моменты, когда ты чувствуешь, что прикасаешься к божественному?
— Бог — в деталях, — отвечаю я.
— Хорошо сказано. Красиво. И точно. Я тоже думаю, что нам дано разглядеть божественное в единичных проявлениях, в мелочах. А целостная картина, Бог, это слишком необозримые категории для нас.
— Это сказал Мис ван дер Роэ, — признаюсь я.
— Кто?
— Неважно.
Нам хорошо, я чувствую. Могло быть гораздо хуже. Но мне неймётся перевести разговор на нас, на субботние страсти.
— Ты устала в субботу? — делаю я осторожный заход.
Она смотрит на меня с глуповатой усмешкой. Видно, она решила списать происшествие по разряду смешных недоразумений.
— Ну... я была не совсем трезвая, — Сильвия смеётся. — Но я от этого не устаю. Вообще я хорошо переношу спиртное. Мне редко бывает плохо.
— А в том, что ты вытворяешь в подпитии, ты потом не раскаиваешься? — спрашиваю я. Вообще-то реплика была задумана как нейтральная, в порядке болтовни, но ещё не договорив её, я осознаю, что брякнул.
— Да нет, как правило. Тебе показалось, я сделала что-то не так? Может, не стоило мучить тебя танцем... он не удался, по-твоему?
— По-моему, он был потрясающий. Не думаю, что смогу его забыть, — отвечаю я.
Она откидывает голову и заливается звонким смехом.
— Видок, наверно, был ещё тот. Похоже, я перестаралась.
— А ты думала, — с этими словами я подаюсь вперёд и понижаю голос, — а ты думала об этом?
— Потом, ты хочешь сказать?
Она смотрит на меня, потом смущённо отводит взгляд и выдавливает улыбку и всё помешивает ложечкой в чашке, где кофе уже на донышке. Я не отрываю глаз от её руки, провожаю каждое мелкое движение, замечаю не замеченное раньше кольцо с массивным чёрным камнем, кокетливо оттопыренный мизинец. Скоро я признаюсь ей в любви, надо только выбрать подходящий момент в разговоре.
Она поднимает на меня глаза, спокойные и непроницаемые.
— Отбросив шутки, я думаю, «потом» нам надо забыть.
— Ты о чём?
— О, блин... Ты перебрал, и я не уверена, что ты правильно истолковал мою затею с танцем. Ты мне симпатичен, и здорово, что теперь у меня такие соседи. Ты и Катрине. Сигбьёрн, я сейчас серьёзно. И давай покончим с этим, о'кей?
Я молчу. Всё идёт наперекосяк. Я должен перехватить инициативу, но сперва мне надо успокоиться, хотя бы немного.
— Но я не могу не признаться, что ты мне очень нравишься, — говорю я.
— Правда?
Она кидает на меня любопытный, оценивающий взгляд и чуть наклоняет голову. Отчего моё влечение нимало не угасает, если она вдруг имела в виду это.
— Ты мне льстишь, Сигбьёрн. Разве я не ужасно толстая?
— Не замечал, — отвечаю я. — Меня ты восхищаешь.
