— О да. Но разве всё, здесь сделанное, не выдерживает никакой критики?
— Слушай, не передёргивай. То, что ты сделал, радикально, но я ничего против этого не имею. Можешь мне поверить, я знаю очень многих, кто отказался бы здесь жить, наотрез. А мне это кажется занятным. Я по натуре не сентиментален. Так что оставь «труса» себе. Но некоторые, самые последние новшества меня не устраивают. И с этим тебе придётся примириться.
— Клиент всегда прав? — спрашиваю я.
Он неуверенно улыбается:
— Да, последний аргумент таков.
— Я должен знать, как стоит вопрос, чтобы принять решение.
— Теперь знаешь. Но ты же не собираешься бросить работу из-за этих мелочей?
— Для тебя это мелочи. А для меня это фрагмент единой концепции. Когда человека вынуждают идти на сделки с самим собой, это не проходит безболезненно.
— Но ты не бросишь работу?
Он раскуривает свою вонючую сигариллу и усаживается на один из диванов от Карла Могенсена. Эпатажная воздушность их формы достигается благодаря эллипсовидным подушкам, положенным на раму из стальных трубок. У одного подушки канареечного цвета, у другого синего. Между ними стоит стол тоже от Могенсена, и его тоже эллипсовидная столешница оправлена в стальную раму, выкрашенную в семафорно-красный. В остальном на первом этаже тишь да покой, и резкое цветовое пятно вклеивается отлично. Я сам удивился тому, что выбрал красный. С неким чувством освобождения. Конечно, мне пришёл на ум Мондриан; как и Могенсену, кстати, хотя ничтожно малая часть покупателей комбинирует предметы из серии так, как он задумывал.
Я нахожу пустую жестянку из-под полового лака и подвигаю её Йэверу вместо пепельницы. Потом сажусь на соседний диван.
— Нет, — отвечаю я, — если ты не дашь мне отставку, то я намерен закончить проект. Как, кстати, тебе диванная группа?
— Неожиданно, но очень здорово. Диваны мне страшно понравились.
— О'кей. Я сниму полог из колючей проволоки и уберу барсука. Это всё?
— Ещё вот это, — говорит Йэвер и тычет куда-то пальцем.
Так я и знал.
Добрались до камина. Прежде он подавлял собой гостиную, но при том был задвинут в угол. Теперь, после перепланировки, камин и вытяжка развёрнуты до ста восьмидесяти градусов, по мне пришлось полностью их перестроить. Предложение разобрать камин Йэвер обсуждать отказался. В этой стране открытый очаг что у других священная корова. Даже Корсму покорился этому. Не подумайте, я ничего против огня не имею, но мне кажется перебором, когда нация провозглашает своим любимым занятием — заметьте, занятием! — посиделки у камина. Мало того что продукты горения дров вносят существенный вклад в загрязнение столичного воздуха, так, что зимой топка дровами превращается в большую экологическую проблему, нежели даже машины, так ведь есть в фетишизации открытого огня (в подавляющем большинстве случаев абсолютно избыточного с точки зрения микроклимата в помещении) не только выспренность, но и явные признаки душевного нездоровья. Недаром говорят: не пялься в огонь, дьявола увидишь. Возможно, в поклонении каминам разгадка того, что среди норвежцев верят в ад сорок четыре процента, а среди наших соседей — только три.
Но по этому вопросу я давно споров не веду. Даже с Йэвером.
Новый камин я сделал большим и полукруглым, подвёл под него фундамент и положил рыхлую, толстую плиту мыльного камня. Первым моим поползновением было сделать камин строгим: от пола до потолка, в форме половинки цилиндра, с относительно низким очагом, распахнутым на девяносто градусов. Его предполагалась оформить рамой из полированной меди, поскольку я сумел заставить себя примириться с мыслью, что большинство людей считает медь более «симпатичным» материалом, чем сталь. Но потом, не без влияния неудачи с кухонной серией, я отчасти утратил восторженное отношение к цилиндру как форме. То есть я оставил цилиндр как исходную идею, но стал импровизировать дальше, привлекая новые элементы и материалы, в первую очередь железо. Результат оказался в буквальном смысле слова ошеломительным. Камином я доволен едва ли не больше всего в доме.
— Тебе не понравился камин? — уточняю я, будто мог ошибиться.
— Камин кошмарный, — отзывается Йэвер, но в целом он держится поспокойнее.
— В камине тоже есть вкрапления колючей проволоки, — комментирую я.
— Ты думаешь, я не заметил?
— Я постарался придать ему скульптурность. Видишь ли, камин — вещь сакральная, это излишество, по идее ему не место в современном интерьере. То, что ты имеешь с моей помощью, — новое прочтение, и оно стопроцентно привлечёт к себе внимание.
— Что верно, то верно, — отвечает он. — Не могу сказать, что ты слепо следовал чертежам, которые мы согласовали.
— Признаю. Но чертежи были банальнейшие. К тому же на месте, живьём, мой первоначальный проект смотрелся как гигантский чурбан.
— О, точно! — оживляется Йэвер. Он встал, подошёл к камину и рассматривает его вблизи, трогает элементы конструкции. — Камин выглядит именно как чурбан. Разваленная колода, которую коммунальные службы забыли убрать после войны.
— Я совершенно с тобой не согласен. И воспринимаю этот объект как украшение. Массивное украшение. Артефакт такого уровня, что он безусловно претендует на дизайнерскую премию.
— Дизайнерская премия? Я на неё никогда не претендовал. Мне был нужен просто камин. А не куча металлолома, из которой торчат ржавые гвозди, решётки и эта... колючая проволока. Твоя конструкция опасна для жизни. Вот я позову в гости своих стариков, и мы должны пить кофе перед этой штуковиной?
— Я не предполагал, что кто-то будет сидеть впритирку к камину. Он смотрится лучше на расстоянии и должен стоять особняком.
— Тут расстояния недостаточно, — парирует он. — С этой точки зрения ему место на Несоддене или... в Музее современного искусства.
Сама любезность просто.
— Я буду чрезвычайно огорчён, если ты скажешь, что камин надо разобрать и построить другой.
— Именно это я имел в виду.
— Хотя бы попробуй привыкнуть к нему. Приготовь дров и разожги вечером огонь. Ручаюсь, ты переменишь своё мнение.
— Не переменю, в этом я абсолютно точно уверен, — отвечает Йэвер. — Вопрос стоит так: ты можешь сам снести этот камин и построить другой или мне надо искать человека?
Я раздавлен. По телу разливается страшная слабость и апатия. Это полное поражение. Творения, которые я с помощью Шивы создал из ничего, из пустоты, в которых есть прямота и постижение сути, которые говорят языком истины... всё это сор. Йэвер считает их мусором. Я могу сколько угодно уговаривать себя, что он фарисей, зажравшийся бонза с мещанским кругозором, но сила на его стороне. И он может уничтожить мои творения.
Может, вообще глупо считать, что декоратор выше лакея? Я так не думаю. Да, признаю: я не нашёл языка, внятного этому клиенту. Зато есть другие. И пусть не надеется — я и гвоздя не выну из камина, прежде чем не запечатлею его на плёнке.
— Хорошо, — наконец говорю я. — Я вернусь к согласованным чертежам. Хотя я знаю, что ты совершаешь чудовищную ошибку. Это мне позволено сказать?
— Сколько угодно. И я не возражаю, если ты вставишь дополнительные работы в смету. Быть трусом обходится недёшево.
Всё свелось к первоэлементам. Цилиндры... и деньги.
У меня есть компьютерная игра, и я занимаюсь тем, что сижу и вожусь с ней. Это стратегия под названием «Sim City 2000», где вам предлагается попробовать себя в качестве градостроителя. Вы должны с нуля заложить в городе всё: дома, коммуникации, энергосистему, производство, сферу обслуживания, индустрию развлечений и всё прочее так, чтобы люди в нём жили и плодились. Чем дальше, тем задачи труднее, но если ты хозяйствуешь умело, то город прирастает жителями, а твой счёт — нулями, и в конце концов тебе ставят памятник. Город может выйти на загляденье, особенно когда ты обзаводишься ресурсами и технологиями, чтобы поднимать его ввысь.
Игра затягивает совершенно, единственный минус — она требует времени. Я тружусь над своим городом, который в честь утопического проекта Ле Корбюзье окрестил
На столе вокруг рассыпаны эскизы, с которыми я упражнялся вчера вечером, пока не понял, что поиграть в «Sim City 2000» будет и то более толково. Такими эскизами только людей пугать. Непонятно, что вчера со мной стряслось. Пол вокруг стола усеян скомканными и разодранными бумажками.
На окраину города налетает торнадо и обрушивает несколько самых хлипких строений. Но поскольку я давно собирался снести их, то начинаю закладывать новостройки, как вдруг слышу звук открываемой двери. Катрине? Я же ждал её завтра?
— Сигбьёрн?! — кричит она. — Я сейчас умру. Ты можешь сделать мне чашечку чая?
Завтра тем временем наступило.
Я прячу свои рисунки, поднимаю с пола бумаги и выкидываю их в корзину, сохраняю игру, выключаю компьютер и иду на кухню поставить кипятиться воду. Катрине сразу закрылась в ванной и принимает душ, слышу я. В прихожей навалены её сумки и пакет с гонконгской распродажи Орхана Памука. Я заглядываю в пакет, там что-то элегантное серо-синего шёлка, на вид дорогое.
Вода вскипает, я наливаю её в кружку, где лежит пакетик чая, добавляю ложку верескового мёда и слышу, что Катрине выключила воду. Она появляется на кухне, закутавшись в большое белое банное полотенце, а маленьким закрутив волосы как тюрбаном.
— Вот твой чай. Устала? — спрашиваю я. Ночной перелёт из Гонконга с посадкой в Копенгагене — это испытание, я уже понял. Но отчасти я ей завидую, она посетила и новый терминал в «Каструпе», и «Чек Лап Кок».
— А почему ты в таком виде? — спрашивает Катрине. — Ты собрался в душ?
По-честному, я забыл, что голый. Я так давно хожу дома без одежды, двое суток уже, что перестал замечать её отсутствие.
— Как тебе «Чек Лап Кок»? — спрашиваю я не смутясь.
